|
Не все из сказанного Куонгом было мне понятно, но его слова вызвали такой интерес, что некоторое время я просто не мог думать ни о чем другом. Через неделю в полдень я направился в город, попросив своего китайского друга встретиться со мной там и уже оттуда двинуться в Сэч. По пути увидел знакомого - хозяина питейного заведения, в которое нередко забредал, полагая, что в этом нет никакого вреда, ибо пил я весьма умеренно. Когда мы добрались до его бара, он принялся настаивать, чтобы я привязал свою лошадь, зашел и осушил с ним стаканчик. Но на этот раз радушное приглашение вызвало во мне невольное раздражение: я чувствовал, что, приняв его, утрачу то состояние спокойного раздумья, в которое был погружен. (Кстати, Куонг никогда не пил спиртного, не курил и вообще отличался умеренностью в привычках.) Однако, я все-таки вошел в заведение, решив, что не буду пить спиртного ни при каких обстоятельствах. Моим глазам предстала знакомая сцена: мужчины, поглупевшие, одуревшие, разгоряченные крепкими напитками, и женщины легкого поведения. Прежде я взирал на это равнодушно, но теперь все здесь вызывало во мне крайний протест. У стойки бара сидела красивая светловолосая девушка, явно получившая хорошее образование, еще не совсем опустившаяся, но уже являвшая наглядный пример сатанинского влияния алкоголя. Эту утонченную красавицу я видел не впервые и знал ее историю. Она выросла в одном из восточных штатов, воспитывалась под сенью школы, церкви и родительского крова, но рано успела познать безжалостное предательство мужчины и жестокое осуждение общества - этого лицемера, внешне безупречного, однако много худшего, чем сами жертвы, которых он побивает камнями своего беспощадного мнения, в то же время позволяя подлецам остаться безнаказанными, общества, забывшего изречение: пусть первым бросит камень тот, кто сам без греха. И теперь Лиззи проводила свое время в алкогольном аду. Да иначе и быть не могло: ее родители не видели ничего дурного в умеренном потреблении вина, и вкус к нему создал в характере девушки привычку, следом пришло пристрастие к «вольному» обществу, а затем - падение. Хотя ей было всего лишь восемнадцать, ноги ее уже ступали по углям Гадеса. Но мне не хотелось верить, что Лиззи потеряна для общества, окончательно потеряна. Да, родители приобщили ее к блеску грешных путей - вину и легкомысленным знакомствам, но, вспоминая дни, проведенные в родном доме, она называла их ужасными, говорила, что от них у нее осталось лишь чувство гадливости. И я знал, девушка говорит правду. Искренние горькие слезы наполняли ее ясные карие глаза. Обладательница таких глаз вряд ли могла ступить на путь греха по своей воле, скорее, как она сама сказала, «потому что дома никого не волновало, чем я занималась, до тех пор, пока не узнали о моем позоре. И тогда они выгнали меня и заперли от меня на замок двери дома и двери своих сердец». Все это однажды она рассказала мне сама, когда мы сидели в ее собственном доме. — 162 —
|