|
И вот сегодня на работу мне позвонил директор департамента и сказал: «Эти картины мы решили передать на хранение группе ваших гарантов. Юрисконсульт ныне в отпуске, когда появится, то и подготовит для вас соответствующий документ». Вся сущность моя зазвенела, засияла! Мне в этот момент показалось, что это достижение нашей сердечной дружбы. Будет хорошо! 25 марта. Четверг Вчера был наш величайший День. День, для наших сердец наиближайший, наисвященнейший. Ибо тогда наши сердца почитают Того, Кем наполнены все наши мысли и чувства каждый день, Кто является единственной целью нашей жизни, наших стараний, нашей воли. Когда проснулся утром, было хорошо, озарённо. Затем вновь пронёсся волной момент великого напряжения, тьма ведь чувствует, что её последний час приближается. Воистину, свет преобразует, обновит человеческое сознание. Часть наших русских друзей собралась у больной Арефьевой. И я там был, читал из «Надземного». Затем я направился к главной группе, к 6 часам у Драудзинь, где собралось 37 человек. Совсем как в <старые> добрые времена в Обществе. Так много было цветов, так много света свечей. Драудзинь, как обычно, начала с молитв, я читал из Учения, затем Лицис и Аринь читали чудные, истинно гениальные диалоги Н.К. – «Шамбала Сияющая». Как много раз это читалось, но всё вновь и вновь захватывает чувства и разум. Это подлинная, космически воспринятая, божественная песнь Братству. Это могло написать только благородное, нежное, но и огненное сердце Архата. Латышский перевод в рукописи я оставил Гаральду. Так в чувстве дружбы все сознания наши слились, звучали в унисон. Будем мы бесконечно дружны и в дружбе безмерно сильны – ради Будущего. 31 марта. Среда Создаётся «латышский легион». Он имеет официальную приставку – «добровольный», ибо каждому мобилизованному велят добровольно выбирать: или в легион, или в помощники немецкой армии. Трагично то, что каждому велят подписаться, что вступает добровольно. Тех, кто отказывался или к слову «добровольно» приписывал «не», немедленно арестовывали и увозили. Говорят, что на каторжные работы, но – кто знает? Но у легионеров не меньше беды: как только <были> мобилизованы, «приняли присягу», так часть из них уже отослана совершенно необученными в Красное Село, прямо в огонь <сражений>. Об этом говорят многие знакомые, очевидцы. <Говорят> и о грубом обращении немцев с молодыми парнями. В конце концов командир легиона Бангерский останется скоро без легиона. Ему придётся заново вербовать следующие возрастные группы. Мы обсуждали, какой же мотив заставил Бангерского взять на себя эту роль? Старый Доктор хорошо его знал как долголетнего теософа. Разве он ещё не понял немецкой психологии? Или он неспособен отделить русский народ от большевизма? Да, мало таких, кто это может. Да, редко кто способен понять «русскую проблему», для этого нужно просветлённое сердце. И всё же немало тех, кто не может идти против русского народа. Но они это осознают интуитивно. Однако многие против вступления в легион по национальным мотивам. Встревоженность нарастает. Литовцы умные: большинство попряталось по лесам – студенты, школьники, служащие. Новобранцы были заранее предупреждены, те чиновники, которые это разгласили, будто бы расстреляны. С легионом в Литве ничего не получилось, вопрос закрыт. Правительство будто бы арестовано. Там волнения. Из Риги туда уехали жандармы. Что делают наши литовские друзья? На День Учителя я послал сердечные письма. Теперь – о наших друзьях в Литве. Несколько месяцев назад мы с великим изумлением услыхали, что в их среде – несогласие. То, что мы давно пережили, хотя и несколько иначе, и уже давно преодолели. Наши несогласия были по существу не что иное, как различие в темпах, больше ничего. Когда большевики ликвидировали Литовское общество, члены Общества больше не собирались. В то время Монтвидене заболела, ей сделали очень тяжелую операцию. Может быть, болезнь сделала её флегматичнее. Но за это время, в начале минувшего года, образовалась новая группа Учения, в которую вошло семь человек. Её ведут Вайтекунас и Бирута Валушите. Только спустя полгода они пригласили Монтвидене, показав ей первые плоды своей деятельности – напечатанную книгу «Листы Сада Мории» на литовском языке. Это было действительно героизмом – напечатать нелегально книгу, которая в Риге входила в число запрещённых. У них были знакомые в какой-то типографии, где это дело и провернули. Вообще-то в Каунасе в этом смысле иначе, нет такой строгости, как у нас. А теперь о личностях: Бирута когда-то была подругой Монтвидене, которую она вроде бы уважает, но из Общества ушла, кажется, имел место скрытый конфликт с Монтвидене. Она нам казалась чистой и огненно-устремлённой, но с оттенком резкой фанатичности и нетерпимости. Вайтекунас – человек, которого я, по правде, ещё не понял. Бирута в своих письмах его чрезвычайно хвалит, как духовного героя. Он будто бы многих приобщил к Учению. Но почему он все эти годы и не подумал о вступлении в Общество, всё время держался обособленно? По крайней мере, Монтвидене о нём не очень высокого мнения. Он её многократно упрекал по поводу пассивности, но эти упрёки по большей части были необоснованными. Он укорял её и за то, что она не давала читать другим «Надземное» и «Напутствие Вождю», но ведь просто-напросто ей этого не Разрешалось, и мы могли читать первую из этих книг в старшей группе только потому, что я обращался с особой просьбой. Отдельные параграфы мы читали и на общих собраниях. Бирута с двумя друзьями теперь ездила в Вильнюс к Серафинене, которая была благосклоннее, и которая полностью и не осознала всё значение этих книг. Упомянутая группа многое что сделала и кроме этого, без ведома Монтвидене; всё это, разумеется, было ей очень больно, и поэтому понятно, что, ощущая прохладное отношение, она не ходила на некоторые организованные Бирутой собрания. Бирута с двумя другими в конце ноября была в Риге, останавливалась у Драудзинь. Меня сразу же встревожило их отношение к Монтвидене. Сердце всё же говорило, что все упрёки основываются на недоразумениях. Они требовали от меня «Напутствие Вождю» и обиделись, когда я сказал, что дать не могу. Мне очень нравилась их великая, пылкая готовность посвятить всего себя Учению и созиданию Будущего. Они очень хотели побольше получить, чтобы продвинуться вперёд. В своей группе они ввели метод «исповеди»: излагать перед другими свои ошибки и слабости. Быть может, это в католическом духе, но знаю, что Е.И. также считает, что этот метод очень опасен. Поначалу, быть может, всё происходит искренне, если желание преодолеть себя правдиво, но нельзя предвидеть, к каким обидам это может привести. Монтвидене этот метод принять не способна, потому ей и тяжело. У них, кажется, слишком мало того иерархического понимания, которое привито у нас. Недостаточно читать в книгах об Иерархии, нужно из всей атмосферы Общества обретать это существенное осознание. Когда они уехали, я написал несколько длинных сердечных писем, желая помочь им найти взаимопонимание. Мои письма, посланные Монтвидене, вызывают в ней благодарный отклик, мне нравится её простая, сердечная, культурная открытость в письмах. Но Бирута на слова моего сердца ответила таким резким, даже бестактным письмом, что мы с Драудзинь чувствовали себя глубоко поражёнными. Будто бы я желаю насильно навязать им руководителя – Монтвидене. Казалось даже, что не она, но кто-то другой вместо неё писал это письмо.[172] Я долго, долго думал, но по сей божий день я остаюсь в неведении относительно того, что же с душой Бируты. Но кто же поймёт другого человека? Некоторые личности бывают с очень сложной натурой. Каким же образом гармоничный и кажущийся чистым человек может быть столь бестактным? Также и Вайтекунас – кто же он? Может быть, это католики, которые привыкли «исповедоваться», они открытее и в них больше воспитана нетерпимость. Но почему же тогда Монтвидене может быть столь понимающей, всевмещающей, широко культурной, почему и другие могут быть с широким диапазоном? Драудзинь ответила Бируте сердечным, но всё же укоряющим письмом: как же она может писать в таком раздражении?! Она немедля ответила, что думала только о хорошем, хотела мне помочь правильно направить сознание. И здесь мелькают отдельные достаточно странные мысли. Какие-то комплексы всё же имеются в её психике, но я знаю и то, что некоторые темпераменты продвигаются по странным кривым, к ним нельзя подходить с обычным аршином. Получил я от Бируты и Монтвидене радостные вести, что их сотрудничество направилось опять в русло единства и согласия. Будет хорошо, но всё же в эти тяжелейшие дни требовалось бы перекинуть радугу любви от сердца к сердцу, именно теперь надлежит быть цельно сплочёнными, ибо миру так тяжко и несчётно количество тех, кого необходимо поддержать, и только великой батареей дружбы возможно лучше всего помочь и – спастись самим. Я написал Монтвидене и Бируте, каждой в отдельности, самые сердечные письма ко Дню Учителя, пожелав объединиться в любви, чтобы этот величайший День в сознании всех стал символическим днём любви и подвига. Моё письмо Монтвидене прочла на общем собрании. — 336 —
|