|
– Вот и нашли мы тебя, доченька… – выдохнув, еле слышно сказала мать, и отец обнял ее за плечи. – Не одни мы нашли дите свое, мать… Слава Богу, они успели, потому что почти сразу же началась заупокойная служба по безвинно погибшим. Чин был соблюден полностью, но – скороговоркой, потому что перед входом в церковь стояли точно такие же гробы, и точно такие же безвинно погибшие ждали своей очереди. А как пропели «Вечную память», Хомяков обнял журналиста за плечи, зашептав в самое ухо: – Сам передай им, сам. Не могу я… Скажи, что это жалованье Фенички. И сунул ему в руки конверт. Кое-как пропустив на площадку перед церковью клир, люди начали выходить сами. Кто – поклониться покойникам у входа, кто – передохнуть, глотнуть свежего воздуха, а кто и порыдать в сторонке. В церкви стало просторнее, но она не опустела, потому что еще предстояли похороны. Родители Фенички и Тимофей не тронулись с места, а Роман Трифонович не вытерпел: – Я покурить. Покурить только. Василий Иванович остался, а вслед за Хомяковым выбрался на воздух Ваня Каляев. – Может, угостите? – Ты же не куришь, Иван. – Надо мне сейчас. Закурили оба. Иван задыхался, кашлял, но продолжал тянуть голубоватый сигарный дым. – Не по годам тебе испытание, – вздохнул Хомяков. – В самый раз. – Что это значит – в самый раз? – Для понимания. Понял я, на что жизнь положить должен. Задачу свою понял. – И на что же ты положишь ее? – Законы для всех должны быть одинаковыми. Без всяких исключений. С этого начинается справедливость. С чего-то она должна же начинаться, правда? Ведь не с нуля? Роман Трифонович промолчал. Ни уговаривать, ни объяснять что-либо, даже расспрашивать было не время. Отпевали погибших рядом. Только вздохнул: – Вот так, стало быть. Вот так. – Преступление без наказания, – вдруг криво усмехнулся Каляев. – Разве может быть преступление без наказания? И опять Хомяков промолчал. Он понимал, что юноша задает вопрос не ему, а то ли самому себе, то ли – Богу. – Когда одного убивают, это – убийство. А когда тысячу? Как это тогда называется? Как? Скажите мне, я не знаю. – Статистика, – буркнул Роман Трифонович, тут же пожалел о сказанном, но было уже поздно. – Значит, статистика – государственное отпущение грехов? Этакая индульгенция? Значит, власть ни за что не отвечает? Сами себя подавили, ну так вам и надо? А то, что родители без кормильцев остались, что на паперть пойдут или с голоду подохнут, на это наплевать? Ведь молодежь в основном погибла, молодежь, стариков мало, я специально смотрел. Значит, двойная это потеря… Нет, что я – тройное, тройное это убийство! Сами погибли, родителей погубили и детей будущих. Тройное убийство, а виноватых нет. Нет и не будет, и суда никакого не будет, потому что убийцы в содеянном добровольно никогда не признаются! — 353 —
|