|
– И с той поры здесь сидите? – Так сил покуда нет, барин. Хлебушка пожуем да поспим, поспим да пожуем. Спасибо добрым людям, хлебушка да квасу дали. – Что ж, совсем без денег на гулянье шли? – Да была мелочь какая-никакая, так упокойникам отдали. Им теперь все, что только отдать можно. – И потому еще не уходим, – сказал ломовик. – У буфетов вона сколько еще неприбранных, что за нас погибель приняли. Совесть нам уйти не дозволяет, покуда не определят их. Василий Иванович достал три рубля, протянул бабе: – Купи мужикам водки, хлеба да колбасы. Обессилели они. – Спасибо тебе, барин хороший, – всхлипнул худой. – Спасибо, добрый ты человек… Вокруг – редко, небольшими кучками – сидели такие же. Помятые, изодранные, обессилевшие. И чувствующие себя виноватыми перед теми, кто все еще лежал у буфетов. Не могли они их оставить, никак не могли, совесть им не позволяла оставить покойников, «покуда не определили их». – Пришла голубка-богомолка, может, за сто верст, смерть свою мученическую, стало быть, найти… – А, помнишь, одна, худенькая такая, кричит: «Не могу больше, сил моих нету…» – И доселе крик ее слышу. – А кто виноват? Да я, видать, и виноват! Мне бы хоть на палец сдвинуться, так некуда же. Некуда!.. – Живые завсегда виноваты, живые. Те, что лежат, те ни в чем не виноваты. За нас всех, стало быть, смерть лютую приняли. «Господи, Господи, – с отчаянием думал Василий Иванович, шагая мимо них к буфетам. – Ну в какой стране, в каком царстве, в народе каком такое возможно?..» – Кто, стало быть, споткнулся, тот и пропал. – Как в жизни, брат. – В жизни оно не так, в жизни выбор есть. А в толпе… Я вон кого-то локтем оттолкнул, что было силы оттолкнул и, может, погубил. По гроб тычка этого не забуду, по гроб собственный… У буфетов народу стояло погуще, но – тихо. Слышались только всхлипывания да шепот. Василий Иванович осторожно протолкался вперед и – замер. У самых ног его лежало до двух десятков трупов. С темно-багровыми, почти фиолетовыми лицами, с дыбом поднятыми волосами. Запекшаяся, прибитая глинистой пылью кровь виднелась под ноздрями, в ушах, у уголков рта, но глаза у всех были уже закрыты. Платье на всех, без исключения, было изодрано в клочья, в пыли и грязи, почему все и выглядели одинаково нищими. И у каждого трупа на груди – кучки медных денег, последняя жертва. Василий Иванович порылся в карманах, достал горсть монет, низко склонившись в поклоне, высыпал на чью-то продавленную грудь… — 323 —
|