|
– Слушаюсь, Ваше высочество. – Ступайте, капитан. – Сергей Александрович дождался, когда выйдет Николай Олексин, сурово глянул на Власовского: – Не болтать. Вы поняли меня? Не болтать! Действуйте. 3В десять утра хлопнула дверь, донесся не то вздох, не то всхлип, и Василий Иванович Немирович-Данченко понял, что кухарка вернулась с Ходынского поля. Закрыв рукопись статьи о торжественном представлении в Большом театре – писать пришлось допоздна, а доделывать уже с рассвета – и сменив халат на домашнюю куртку, он прошел в кухню. Кухарка готовила завтрак на таганке и – странно – не отозвалась на его пожелание доброго утра. – Ну что же, получила кружку? – спросил Василий Иванович, когда она стала молча накрывать на стол. – Какая уж там кружка, барин! – судорожно всхлипнула она. – Не до кружки тут. Еле ноги уволокла, спаси Господи! – Что ж, давка? – Господи, Боже ты мой! – Кухарка перекрестилась. – Задавили, батюшка-барин, столько… Царствие им небесное! – Сама видела? – Да передо мной, как вот у порога, бабу вытащили, как есть, мертвую, всю, как есть, в клочьях… – Ну уж… – Тысячи людей подавили, барин! – выкрикнула кухарка и вновь истово перекрестилась. – Такая свалка, что только и думала я, как бы живой оттудова выбраться… Она бормотала что-то еще, но Василий Иванович уже не слушал ее, без вкуса прихлебывая кофе. Беспокойное, муторное чувство уже закралось в душу, и он уговаривал себя, что погибшие, по всей вероятности, есть, но есть и обычное преувеличение трагедии, столь свойственное простому народу. С этим чувством он и вышел из дома. Во двор только что въехал водовоз с большой водовозной бочкой. – Ты что, не ходил на гулянье? – Ходил. – Что ж так быстро вернулся? Или неинтересно тебе? – Я давно вернулся. А в себя так час назад только пришел. Водовоз говорил неохотно, каждое слово приходилось тащить из него клещами. – А что так? – Так в толпу попал, барин, – вздохнул водовоз. – Понял, что ждать придется долго, решил выбраться, а она вдруг двинулась. Толпа-то. Я назад, я вправо, я влево, ан нет мне места нигде. Да Бог, видно, спас. Уперся я против движения-то и стою. Уж и били меня, и давили, и ругмя ругали, а я все одно – как столб. Вытерпел, а поредело малость, так и в Москву поплелся. – Задавленных видел? – Троих самолично. Одному на спину наступил, прости ты меня, Господи… – Когда толпа, говоришь, двинулась? — 318 —
|