|
– Грустно, – вздохнула Надя. – Очень грустно, – согласился Иван. – Конечно, гений – это недосягаемый пример, но я думаю, что любой человек, даже самый обыкновенный, самый ничтожный, уносит с собою в небытие свои неспетые песни. Ах, как бы сделать так, чтобы все Акакии Акакиевичи и Макары Девушкины успели бы спеть… – Ой! – вдруг вскрикнула Наденька. Она шла по мокрым доскам, нога соскользнула, и каблучок провалился в щель между ними. – Сейчас, сейчас! – всполошился Каляев. – Феничка, пожалуйста, поддержите барышню. Он раздвинул доски, осторожно вытащил Наденькину ногу вместе с туфелькой. Спросил озабоченно: – Не больно? – Не больно. А каблук – пополам. – А все потому, что на меня не опираетесь! – рассердилась Феничка. – Самостоятельная какая! – Так это ж нам в пустяк! – раздался веселый мальчишеский голос. Рядом с ними вдруг оказался паренек в насквозь мокрой сатиновой рубахе, подпоясанной витым поясом с кистями. Из-под лихо сдвинутой набекрень фуражки лезли черные кудри. – Позвольте туфельку. Только присядьте сперва. Вот сюда, под леса, здесь не каплет. Господин гимназист, подсобите барышне. Надя не успела опомниться, как ее усадили на сухие доски под строительными лесами, предупредительно подстелив мешковину. Рядом оказался артельщик в картузе: – Из-за нас неудобство потерпели, барышня. Но ничего, коль нога цела. Мой Николка на все руки мастер. На совесть сделать, Николка! – А мы завсегда на совесть, – Николка сверкнул зубами и куда-то умчался, захватив Наденькину туфлю. – Сынок мой, – с гордостью пояснил артельщик. – К любой работе приспособность имеет. Что тебе, понимаешь, башмак починить, что по плотницкому делу, что по малярному… – Дорогу! Дорогу! – Гляньте-ка! – вдруг воскликнула Феничка. – Чудо какое везут-то!.. Мимо них по Тверской медленно и несколько торжественно проезжала огромная грузовая платформа, запряженная парой мохнатых битюгов. На платформе лежала неправдоподобно большая белужья голова, на сцепленной с нею второй такой же платформе размещалось гигантское, покрытое слизью черное тело, а на третьей – и сам хвост, возвышающийся, будто кусок недостроенного обелиска. Впереди ехал верховой, выкрикивая: – Посторонись, православные! Посторонись!.. А вокруг бежали мальчишки с восторженными криками, спешили взрослые с гомоном и смехом. – Чудо-юдо, рыба-кит… – сказал Ваня Каляев. – Белугу везут, – удивленно заметил артельщик. – К царскому столу, поди. Живую вроде. — 276 —
|