|
– Нет. – С тобой будет Роза… Это наш товарищ… Угощение там будет, выпьете как следует, только не сорвись, всю игру тогда нам сломишь… – Я пить не буду. – Ну, привет тебе! Раньше-то пил? – Пил. – А теперь не будешь? Так нельзя. Ты и сейчас должен будешь с ним пить… И попросишь его от имени Тернопольченко, чтобы они выдали половину суммы драгоценностями. Причем попросишь, чтобы драгоценности были следующие: бриллианты, изумруды и золото – в браслетах, монетах и часах. Мессингу было важно посмотреть, как себя будут вести Кропотов и Газарян, куда потянутся связи. С этим своим планом он, закончив беседу с Сорокиным, пошел в соседнее здание – к Уншлихту и Бокию. – Здравствуй, Сорока, – сказал Прохоров, крепко пожимая руку секретарю. – Ну, что? Оклемался или еще хрипишь? – Оклемался, Константиныч, заходи. – Я про эту Розу не слыхал. Где она? – Скоро придет. Новенькая… – А в работе как? – спросил Прохоров. – Толк понимает? – Ничего в работе, – ответил Сорокин, пропуская Прохорова в комнату, – работает хорошо, с огоньком. – Ого, откуда коньяк-то? – протянул Прохоров, оглядывая стол, заставленный бутылками, салом, вареной картошкой и рыбой. – Ничего живешь! – Давай по маленькой? – Давай. Только сначала расскажи, как прошло? Стенки надежные? Сорокин кивнул головой налево: – Там ванная… Не работает с революции, а здесь пустая комната – какой-то военный живет, его в Туркестан угнали. Одни мы тут сейчас. Именно в этой пустой комнате сейчас сидели помнач спецотдела ВЧК Владимир Будников и Галя Шевкун, игравшая роль Розы. Прослушивался даже шепот. Будников очень хотел курить, но опасался, что в комнату к Сорокину просочится дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусывая мундштук. – Ну, так как он? – спросил Прохоров. – Не куражился? – Тяжело было… Сначала я решил, что влип. – Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет. – Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце. – Будь здоров, Сорока. – Твое здоровье, Константиныч… – Сам чего не пьешь? – Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо – а потом сразу валит, а Розка – она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода – я эмансипированная…» — 87 —
|