Антология странного рассказа

— Нет, — твердо сказал я, — все будет по-другому.

— Нежели?

— Да. Когда я забуду о тебе, то моим вечно удаляющимся горизонтом станет Она.

— Это еще почему?

— Потому что я помню, как пахнет ветер, коснувшийся ее волос.

Первые дни Помпеи

Тишина стучит в глаза. От слез заржавели веки. И хоть гостья долгожданная, все равно не хочется открывать.

Тишина обескуражено опускает руки и гладит притихшие травы. Ничего не остается, как погрузить лицо в эти мягкие лунные ладони и до самого утра шептать молитвы и стихи.

«Прилагаю, как ты просил, прядь, срезанную у левого виска». Из пожелтевших страниц хлыстом-гадюкой выскользнул локон.

Ему часто снились две точки змеиного укуса, словно глаза из давно минувшего дождливого дня, когда он брел по улице, сжимая в руке цветы — беспризорные гвоздики. Только единственный раз, за все время похода в опустошенность, поднял глаза и увидел в залитом Потопом окне два тлеющих уголька — пульсирующее эхо, задыхающееся зеленым ядом ранней раны.

Он стал бояться атласа белоснежной постели, помня рваные раны на ткани, сквозь которые проглядывало нутро перины, набитой пеплом рукописей. Поэт, сжигавший свои стихи, думал, что так жертвует Вечности себя (или то, что могло быть им, но не стало). Но произведения все равно возвращались. Снова сжигались и опять возвращались. Так продолжалось до тех пор, пока однажды стихотворение не запылало еще до того, как он успел облечь его в слова. На безукоризненно равнодушный лист осыпался пепел. Впоследствии этим пеплом посыпали головы его вдовы. Он смешивался со слезами и застывал на лицах чудовищными масками, к осени превращающимися в зеркала. Только сколько в них ни всматривайся — видишь лишь себя, в сотый раз умирающего и ни разу не родившегося вновь.

Песчинки оборачивались камнями и разрывали стекло песочных часов. Осколки времени стирались в порошок, засыпались Часовщиком в колбы с перетянутой талией — отмерять иллюзии.

Мимо летели паутинки с отважными штурмовиками-паучками. Так выглядит осень. Или нет, так выглядывает осень из Мерцающего Дома.

Ее озябшие пальцы выронили чашу с остывающей золой. Пепел рассыпался по мраморному полу, зазмеился у босых ног. Она сбросила рубище, и обнаженная сияющая Луна вошла в ночь. Стало тихо, как у колыбели со спящим младенцем.

Ощущение, что кто-то прячется за спиной, прочно вросло в кожу, постепенно пропитав собой кровь. Прищуренные глаза обшаривали местность, словно торопливая рука вора-карманника ощупывала одежду очередной жертвы.