|
— Постель возьмите. — Спасибо, я спать не хочу. — Долго ехать. Взяли бы… Качнулся автобус, зевнул дверью, впустил ночь. Уселась напротив моя первая учительница, оправила юбку-татьянку, колени вместе; гладкие, голые, самих себя стыдящиеся ноги. — Ты был противный, толстый и задавака. Поэтому тебя лупили. — Почему было не сказать это тогда? Я-то воображал себя милым, стройным и скромным… Позвольте, разве вы не умерли от рака в позапрошлом году? Обиделась. Пересела, уставилась в темное окно. Рухнул на сиденье рядом пьяноватый мужик в седых кудряшках. — Сезанн был мудак, сынок. Иначе бы за Сезанна меня из клуба не выгнали… Как помер, сразу понял: в нем, суке, дело… — Папа, учитывая долгую разлуку, первая фраза могла быть и попроще. — Вижу: не рад. Займи десятку — уйду. Пятерку дал. Убрался отец. Кто-то крошечный и пушистый пощекотал шею, фыркнул в волосы, пискнул: — И мне пора. Мой ангел-хранитель выскользнул в окно, трепыхнулся на ветру, и его сожрала искристая темнота. — Конечная! Выходим скоренько! Я не узнал бульвар Двадцати Двух — потея ладонями, я узнал это место… ***…Стоя здесь, на горбатом асфальте, под черно-фиолетовым небом Дуггура, дыша сладковатыми испарениями сочетающихся человекоподобий, испуганно мигая, когда мгновенная вспышка света доверху заливает город каменных муравейников, я заклинаю вас… ***— Я же говорила: возьмите постель. Вон мокрый весь! Разве ж это дело — сидя спать… ОбрывокЖизнь Пырха началась нелепо и неожиданно — собственно, как и миллионы прочих русских жизней. Пырх вцепился в пуговку внутри Любаниного живота ранним утром. Случилось это в станционном буфете. Командировочный мужичонка, покряхтывая, застегнул брюки и провез по столу десятирублевкой. — Как звать-то тебя, комсомолка? — шлепнув распластанную девушку по пояснице, спросил. — А зовуткой, — окрысилась Любаня, одергивая платье. Мужчина вразвалку ушел. Шлепнулась на пол тень от мятого пиджака и мигом пропала. За дохлой пальмой смеялись свиные глазки буфетчицы. Скользкой походкой Любаня двинулась к выходу. — Эй, ты! — пронзительно крикнула буфетчица, выплывая из своего укрытия. — Нету у нас таких порядков, чтобы на столе! Не ресторан, чай! Вытирай за тобой, паскудой! Скоро пассажиры кушать придут! Ах ты, шелупонь стокопеечная!.. Любаня выбежала из мутно-стеклянных дверей и оглянулась. Буфетчица, вывалив груди на стол, примерялась к Любаниному интересному положению. Шатался столик. На оплывшем стеариновом лице буфетчицы было написано искреннее недоумение. — 216 —
|