Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой

Я возразила, что я была поздним ребенком, мои родители оба имели любовные связи в это время. Хотя я и была желанным вторым ребенком, моя мать страдала разрушительными нервными срыва­ми. Теория Карлоса не имела смысла.

—Знаешь, в тебе имеется нечто — я не знаю, что это. Эйми, ты просто не понимаешь! Ты для нас больше, чем Эйфелева башня! Ты — Электрическая воительница, существо, которое мы ждем, — со­ здание, которое должно привести нас в Бесконеч­ное!

Я смотрела на Карлоса с подозрением. Это было уж чересчур — откровенная лесть в стиле «Нью эйдж».

Я уехала в Беркли на следующий день. Он позво­нил мне сразу же и затем связывался по несколько раз в день, непрерывно заботясь обо мне. Он трясся над моим здоровьем и моей диетой, советовал ежедневно есть бифштексы и не злоупотреблять фруктами, принимать антибиотики от ушной ин­фекции и избегать лечения зубов, в чем я ужасно нуждалась,— мой дантист пришел в ужас, когда я сказала ему, что Кастанеда запретил лечение, но в конце концов состояние моих зубов настолько ухудшилось, что мне пришлось лечить сразу не­сколько. Он развлекал меня несмешными шутками, и я платила ему тем же. Я все еще переживала трав­му от того, что ведьмы отвернулись от меня, но я все меньше и меньше обращала на это внимание, по мере того как общение с Карлосом продолжа­лось и, казалось, становилось все более глубоким.

— Ты увидишь, mi amorcita, это чувство между нами не одностороннее, оно взаимное. Ты увидишь. Скоро мы будем выть друг на друга, как два зверя!

Действительно, влюбиться в Карлоса было неве­роятно просто. Он продолжал звонить по десять раз на дню, даже по прошествии многих недель. И объяснял, что мы не можем встретиться снова — энергетически время еще не наступило. Но он при­ветствовал меня утром словами: «Как поживает са­мая прекрасная женщина в мире с начала времен и поныне?» И каждый вечер он мурлыкал: «Как ты, mi mamita, mi corazon? Твой мужчина сходит с ума по тебе!»

Карлос метался, переходя от романтического шепота к душераздирающим рассуждениям о смер­ти, таким же поэтичным, как и в его книгах. Потом он внезапно мог начать одну из своих веселых па-

родий — у него был огромный репертуар пародий на знаменитостей. Он развлекал меня смешным подражанием Энтони Куинну, играющему дона Ху­ана в киноверсии его книги, плачущего и повторя­ющего: «Кто же будет играть меня? Я слишком ма­ленький, слишком невзрачный! Возможно, им нуж­но договориться с Шоном Коннери!» Он весело фантазировал, что произойдет, если он примет приглашение появиться на шоу Дэвида Леттермана. Леттерман: «Вы действительно превращались в ворону?» Кастанеда: «Да, Дэвид. Как я могу описать это? Это похоже на нечто, это включает...» — и пошел поехал с запинками, мучительными увертками. Способность Карлоса слушать была такой же невероятно привлекательной, как и его способ­ность рассказчика. Это опьяняло. Его внимание было всеобъемлющим, его любопытство огром­ным. Все это поразительно контрастировало с не­вниманием во время беседы большинства из нас Его манера располагала к доверию, люди жаждали рассказать ему свои тайны. Этим он напоминал мне моего отца. Он сказал, что дон Хуан давал ему «магическую - задачу» слушать в течение сотен часов пьяный, по­вторяющийся бред, пока Карлос не доведет до со­вершенства способность оставаться заинтересо­ванным, отдавать все свое внимание другому Он советовал мне практиковать эту технику Карлос постоянно играл в прозвища для меня. Одно было «Полин», по имени главной героини из фильма «Риск Полины», — он считал мои наивность и невежественность относительно его опасного мира магов покоряющими своей новизной. В конце концов, соискатели обучения действительно ноче­вали под открытым небом на его пороге, знали его книги наизусть. Я была другой. Второе прозвище было «Жемчуг», от «Белая Жемчужина», — это акт­риса, которая сыграла Полин. Я отказалась от обоих прозвищ, опасаясь, что они могут приклеиться. Я знала, что, когда Кастанеда давал своему ученику магическое имя, это был очень важный момент, и я решила держаться до конца, моля, чтобы у меня не было одного из его имен в стиле «Звездных войн» типа Зуна, или Бело, или Нули. Я рисковала. Когда я сказала ему, что мне нравится имя Эйми, он почувствовал крайнее отвращение. Он считал име­на, данные семьей, «рабскими». Эта дерзость так задела его, что мне пришлось оставаться Эйми много лет.