Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой

Я вспомнила слова Тони Карама: «Нагваль весь­ма своеобразно сообщил мне о своем намерении обучать меня, чтобы потом я стал новым нагвалем. На самом деле это был лишь один из его приемов, который он умело использовал, чтобы попытаться затянуть меня в свой мир. Я должен признать, что это почти сработало, потому что я действительно хотел получить знания нагваля. Тем не менее, я рад, что вовремя увидел многие противоречия и не пе­рестал относиться ко всему критично, что в конце концов уберегло меня от совершения большой ошибки. Мне кажется, что ключом к этой голово­ломке стало то, что не существовало никакой дей­ственной практики: ни упражнений, ни реальной пе­редачи знаний, — все это, в конце концов, и повли­яло на мое решение отойти от группы. Я уж не говорю о манипуляциях, лжи и полном отсутствии ясности.

И коли на то пошло, я не могу не упомянуть о моих глубоких раздумьях обо всем, что касается Карлоса Кастанеды. Среди тех, кого я встречал, он был одним из наиболее интеллигентных, внятных людей, обладающих к тому же харизмой. Я счастлив, что встретил его. Я стал таким в немалой степени

благодаря его присутствию в моей жизни. За это и многое другое я благодарен ему. И где бы он ни был, независимо от того, чем он стал, я посылаю ему

свою „магическую любовь»».

Я уверена, что у нас с Муни нашлись бы соб­ственные красивые слова, но как женщины, как возлюбленные Карлоса, как его жены, мы пережи­вали потерю совершенно иначе. Иногда она начи­нала плакать, когда я делала ей массаж, и я понима­ла, сколь уязвима эта раненая птица.

— Мое сердце разбито... полностью... Карлос раз­бил его, Эллис. Я не знаю, смогу ли я когда-либо оправиться от этого. Я уверена, мне нужно долго лечиться!

Муни говорила это сбивчиво, пытаясь удержать слезы и смех. В муках она прижимала ладони к груди, а ее пальцы сжамались в кулаки. Мне не уда­валось подобрать слов ободрения, но по крайней мере Муни высказала и, я надеялась, выплакала свою самую глубокую печаль в утешительных объя­тьях Гвидо. Любовь Карлоса к тайне, с одной сторо­ны, и его вера в неодолимую силу катарсиса с дру­гой — перевернули в нас все, внеся полную путани­цу. Вполне вероятно, что некоторым из нас он более внятно разъяснил абсолютную необходи­мость историй нашей жизни, огромную значи­мость силы исповеди. Зная, что я выросла в атмос­фере семейных тайн, возможно, он вел меня в не­сколько ином направлении, чем других, — думаю, что я так и не найду ответа. Могла ли правда утолить печаль? Могла ли правда вообще что-то исцелить? Размышления об этом стали для меня опорой для постепенного и неустанного движения на пути к выздоровлению.