|
Сегодня мы знаем, что размер атома составляет в среднем 10 –8 см, а размер атомного ядра — 10–13 см. Разница на пять порядков, то есть в сто тысяч раз! Заряды протона и электрона противоположны по знаку и равны в абсолютном выражении, а вот масса протона превосходит массу электрона в 1836 раз. В электрически нейтральном атоме число протонов соответствует числу электронов, но протоны собраны в исчезающе малом объеме (а ведь там еще есть нейтроны, превосходящие электроны по массе примерно на ту же самую величину), в то время как электроны распределены по всему атому. Таким образом, положительный заряд и почти вся масса предельно сконцентрированы, а отрицательный заряд распылен, «размазан» по всему пространству крохотной системы. Разумеется, планетарная модель атома, предложенная Резерфордом в начале XX века, не осталась неизменной до сегодняшнего дня. Первые серьезные поправки в нее внесли датский физик Нильс Бор (1885–1962) и швейцарский физик Вольфганг Паули (1900–1958). С течением времени атом все меньше и меньше напоминал Солнечную систему. Во второй половине прошлого века выяснилось, что нуклоны атомного ядра (современная физика считает, что протон и нейтрон — это два зарядовых состояния одной и той же частицы — нук лона) вовсе не исходные кирпичи мироздания, а построены в свою очередь из особых субъядерных частиц — кварков. Этот термин при д у ма л Мюррей Гелл-Манн (р. 1929), теоретик из Калифорнийского технологического института, позаимствовавший звонкое словечко у Джеймса Джойса, автора заумной вещи «Поминки по Финнегану». В 1969 году за исследование кварков Гелл-Манн был удостоен Нобелевской премии. Хотя сегодня нам прекрасно известно, что реальный электрон совсем не похож на планету (если его и можно с чем-то сравнить, то скорее с неким размытым облаком, обладающим сложными свойствами), это ничуть не умаляет ценности предложенной Резерфордом модели. Не подлежит сомнению, что сам английский ученый в полной мере отдавал себе отчет в приблизительности собственной аналогии, хотя не имел понятия ни о принципе неопределенности Гейзенберга, ни тем более о кварках Гелл-Манна. Продуктивное мышление непременно начинается с живого чувственного образа. Так уж устроен наш ум: сталкиваясь с непривычным, мы стремимся облечь его в одежды привычного, придать наглядность, и малопомалу непривычное теряет свою непредставимость. Сначала является образ, а уже потом приходят слова. Более того, еще до появлени я образа брезж ит некое см у тное предчувствие, своего рода эстетическое переживание, ощущение скрытой гармонии. Известный математик Дьёрдь Пойа (1887–1985), который подобно Адамару или Эйнштейну не мыслил словами, рассказал в книге «Математика и правдоподобные рассуждения», как в течение 20 лет он ломал голову над одной теоремой. Пойа разбивает эти годы на два периода — созерцательный и активный. В первый период он ничего не делал, а «только любовался теоремой и время от времени вспоминал ее в несколько забавной формулировке». Наконец идея доказательства созрела, но Пойа еще долго не мог отлить ее в сколько-нибудь удобоваримую окончательную форму. «…Меня преследовало слово „пересадка“. И действительно, это слово описывало решающую идею доказательства настолько точно, насколько возможно одним словом описать сложную вещь». — 87 —
|