Хрестоматия по нейропсихологии

Эта картина сохранялась у больного без заметных из­менений в течение длительного срока и прослеживалась через 1—2—3 года. Даже через 6 лет больной давал практи­чески одну и ту же картину мнестических расстройств.

Это позволяет нам представить результаты проведен­ных наблюдений в обобщенном виде.

Перейдем к анализу указанного «парадокса па­мяти» детальнее.

парадокс долговременной и

кратковременной памяти.

исходные факты

Уже в конце первого пребывания в Институте ней­рохирургии в 1970 г. и в еще большей степени при последующих наблюдениях, проводившихся в 1971, 1972, 1973 и 1976 гг., больной производил впечатле­ние очень сохранного, интеллигентного человека.

При общем разговоре с ним могло показаться, что ничто из его прежних знаний и навыков не было утеряно и не претерпело сколько-нибудь отчетли­вых изменений. На вопрос, где он раньше работал, он переспросил, нужно ли ему рассказать всю его трудовую деятельность, и затем оказал: «Получил я специальность в ремесленном училище № 45, спе­циальность — электромонтер, потом работал два года в городе Д. по специальности; потом меня забрали в армию, три года служил в Горьком, учился в школе, потом демобилизовался, работал в НИИОПиКе — это научно-исследовательский институт органичес­ких полупродуктов и красителей... Моим начальни­ком был начальник отделения, Виктор Андреевич Монохин. Кроме него были мастера, был начальник цеха Пырин, Александр Никитич, в бригаде рабо­тали четыре человека — Павел Носоров, Евгений Кисельников, Геннадий Быков и я. Номер моего пропуска был 1327...». Больной полностью сохранил свой опыт электромонтера, мог легко исправлять простые дефекты в электрической сети. Грамотность оставалась у него полностью сохранной, он писал плавно и без ошибок, достаточно хорошо считал, таблица умножения, прочно автоматизированная в его прежнем опыте, оставалась также полностью сохранной. Как уже было сказано, он хорошо вос­принимал содержание даже относительно сложных сюжетных картин, не ограничиваясь их прежним описанием, он проникал в их внутренний смысл и без труда выводил мораль из прочитанной ему басни.

Впечатление о столь значительной сохранности больного сразу же разрушалось, как только мы пере­ходили к фактам, говорящим о состоянии его крат­ковременной памяти: как только мы приближались к ее исследованию, ... возникал тот парадокс, которому мы посвятили наш этюд.

Сам больной, которого мы просили сформули­ровать свои жалобы, сразу же говорил; «У меня нет никакой памяти: я ничего не могу запомнить. Вот вы скажете что-нибудь, отвернетесь — а я сразу за­был... На настоящее у меня нет никакой памяти, я не могу ничего утверждать и ничего отрицать, Прош­лое я могу хорошо припоминать, а на настоящее у меня, собственно, нет никакой памяти». Эта жалоба убедительно подтверждалась большой серией фак­тов, весьма типичных для корсаковского синдрома. Когда на первых порах исследования я входил в палату и, перебросившись с больным несколькими славами, выходил из нее и сразу же входил обрат­но, больной не мог сказать, был ли я у него или нет; на первых этапах исследования (в 1970—1972 гг.) он даже не мог с достаточной уверенностью узнать меня и, в лучшем случае, говорил: «Что-то знако­мое, а что — я не знаю... и не могу утверждать, были ли вы у меня, но не могу и отрицать этот факт».