Клиническая психотерапия

3.22. О ХУДОЖЕСТВЕННО-ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОМ ТВОРЧЕСТВЕ ИЗВЕСТНЫХ ПСИХИАТРОВ-ПСИХОТЕРАПЕВТОВ (1998)* ,08)

Известная склонность многих клиницистов-реалистов к художественному литературному творчеству, думается, объясняется, прежде всего, следующим. Клиницизм, как научное искусство, в основе своей художественно-интуитивен, то есть напоен чутьем — реалистически чувственным или реалистически духовным-нравственным. Тут же или немного погодя происходит более или менее трезвое размышление над тем, что приносит уму чутье, чувство в виде ощущений, образов, образных сравнений, переживаний. Вот мы читаем у Крепелина (1912, с. 92) о переживаниях больного с алкогольным бредом ревности: «Жена будто бы краснеет, когда по делу приходят мужчины; была застигнута в подозрительной позе с зятем; страшно всегда бледнеет, когда входит муж; она не слушается более, как прежде, отталкивает его, ищет защиты у комнатного жильца, бросает ему влюбленные взгляды (...)» и т. п. Или — у Корсакова (1901, с. 939) о страдающих прогрессивным параличом: «Больной становится суетлив, разъезжает по городу, одевшись в свое лучшее платье, навесив ордена, если таковые имеются, объезжает без надобности своих знакомых, везде много говорит, хохочет, рассказывает о своих проектах, покупает в магазинах ненужные вещи, тратит без надобности деньги, ездит по ресторанам, пьет вино, чрезвычайно охотно ведет циничные разговоры, не стесняясь присутствием дам, посещает публичные дома, делает встречающимся незнакомым женщинам непристойные предложения. Рядом с этим он делается очень забывчивым, крайне поверхностен в своих суждениях и легкомыслен в поступках: купив вещи, он часто не платит денег и не понимает, за что их с него спрашивают, поднимает из-за этого скандал». Все это, крепелиновское и корса-ковское, понятно, не есть художественная литература, поскольку проникнуто не менее живым, нежели образы пациентов, клиническим, дифференциально-диагностическим размышлением о них, не уничтожающим добрые чувства к больным людям. То есть это не просто художественные, а именно клинические образы. То же самое можно сказать о странице из обычной психиатрической истории болезни, написанной, например, опытным провинциальным клиницистом на плоховато-желтоватой казенной бума

ге. Однако благодаря клинической художественности-образности, благодаря тому, что в этих описаниях вся личность описывающего, а не только мысль*, все это о пациентах всегда неповторимо современно и поэтому, если издано, то обычно дорого стоит в букинистическом магазине. И нас, наконец, не удивляет известие о том, что оба великих, упомянутых выше клинициста писали стихи, как и классики психотерапии — Бехтерев, Эрнст Кречмер. Существует и поэтический перевод Консторума. У знаменитых не-клиници-стов, работающих в психиатрии (клинических психологов, феноменологов, психоаналитиков) склонность к художественному творчеству обнаруживается все же реже. Не слышно, к примеру, о художественных произведениях Фрейда или Ясперса. Чем это объяснить? По-видимому, многих психологов (в широком смысле, по образу мысли) хранит-лечит свойственная им по их природе достаточно крепкая внутренняя аутистически-теоретическая защита при более или менее слабой художественной интуитивности, слабом чутье (чувственном или даже нравственном). Эта внутриду-шевная защита есть аутистический «замок» или «замок». «Небо», как называет это П.В. Волков (1994, с. 30). Поэтому здесь нередко нет нужды в отдельном, целебном для себя самого художественном творчестве. Да и художественное творчество здесь обычно мыслительно-символично, иероглифически-теоретично и в самых своих чувственных проявлениях. Аутистический исследователь (психиатр, психотерапевт) творчески лечит себя (в широком, высоком смысле) нередко одною наукой. А если он и предается художественному творчеству, то оно настолько аутистически глубоко лично, что может серьезно помочь пациенту лишь при условии глубокого, редкого созвучия с психотерапевтом. Научно-теоретическое переживание специалистов психологиче-ски-аутистического склада, таким образом, уже содержит в себе свою собственную целебно-стройную «символически-математическую» поэзию-музыку. Если здесь происходит разделение творчества в одном человеке на научное и художественное (например, философская поэзия Чижевского, «Алиса в стране чудес» Кэрролла), то это как бы одна «теория» — в научном и глубоко личном художественном преломлении. А в случаях реалистического склада творца — это одна душевная-духовная «практика»: как художественные и научные работы Гете, как научные статьи и стихи, рассказы клинического психотерапевта. Клиницисты чаще нуждаются в самотерапии художественным творчеством и чаще неосознанно-осознанно создают для помощи себе лечебное художественное, но многие из них по разным причинам не пытаются целенаправленно поделиться таким довольно серьезным лечением со своими пациентами. Почему Эрнст Кречмер, тихо писавший всю жизнь художественное (см. мои беседы с его сыном Вольфгангом [Бурно М., 1993; в наст, издании — работа 8.10.1]), не соединил это художественное со своей клинической, психиатрической психотерапией, сделавшись ее основоположником? Вольфганг Кречмер объяснил мне это строгостью немецких ученых советов, которые при таком «несерьезном» отношении к делу могли бы как-то помешать профессорству отца или его положению в научном мире.