Клиническая психотерапия

Нельзя забывать о моменте общественной полезности всякого эмоционально-стрессового лечебного воздействия в духе увлеченности. Даже своими коллекциями можно быть ощутимо полезным людям, знакомя их, в сущности, и со своим портретом, который складывается из созвучных коллекционеру марок, открыток или старинных предметов.

Эмоционально-стрессовая психотерапия — самая жизненная психотерапия. Ее идеал — психотерапевтическое способствование увлеченности профессиональным делом и счастью с близкими людьми. Как совершенствуется, усложняется хирургия, например, лазерами, электроникой, так не стоит на месте и психотерапия, усложняясь, в частности, в плане описанного научно-клинического эмоционально-стрессового воздействия в широком смысле. При этом сам врач должен проникнуться эмоционально-стрессовым состоянием, многое нужно ему узнать из искусства, философии, биологии, фотографии, преломить все это клинически для насущной работы с современными пациентами. Для клинического психотерапевта, как уже отмечено, нет вопроса: какой клинический психотерапевтический метод сильнее? Однако, если врач своими душевными особенностями и психотерапевтическим воспитанием расположен к эмоционально-стрессовой психотерапии в различных конкретных видах, то, естественно, он и в других методах своей психотерапевтической работы обнаружит благотворные эмоционально-стрессовые включения. Когда с проникновенностью говорим пациентам, находящимся в гипнотическом состоянии, что на душе мягко, легко и светло, что в этом состоянии уже не усложняешь, как раньше, не запутываешься в назойливых, тревожных мелочах, а понимаешь ясно, что все проще и глубже, видишь отчетливо-оптимистически свое место среди природы и людей, то это уже не просто внушение и гипноз.

Приведу конкретный клинический пример эмоционально-стрессовой психотерапии

Пациент С, 1938 года рождения, инженер-электромеханик. Воспитывался в трудовой семье московских инженеров вместе со старшим братом. В 25 лет закончил технический вуз и работает там до сих пор в проблемной лаборатории. Перенес в детстве коклюш, свинку, корь, скарлатину, длительно страдал хроническим тонзиллитом, отитом. В 17 лет удалены миндалины.

Считает, что болен настоящим заболеванием столько времени, сколько себя помнит.

Душевные расстройства, испытываемые с детства, сам делит условно на шесть основных групп, сочетающихся обычно друг с другом, но с преобладанием того или другого расстройства.

1. Тоскливость с отсутствием каких-либо желаний, включающая в себя также слабодушие, тягостное беспредметное чувство обреченности, угрызения совести и душевную ранимость. Нередко тоскливость сопровождается беспредметным страхом, тревогой, боязнью сойти с ума. Возникающее при этом «активное нежелание жить» проникнуто мыслью, что «смерть не выход».
2. Деперсонализационно-дереализационные расстройства, которые больной обозначает как состояния «болезненного нарушения или искажения привычного восприятия» при ясном понимании этого или «дезориентация». При «физической дезориентации» не может правильно оценить на знакомой улице расстояния и их соотношения. При «эмоциональной дезориентации» старые предметы в своей комнате кажутся не вполне знакомыми, узнает их лишь по формальным признакам. И диван, и приемник, и тетрадки на столе — все в таком же положении, как оставил, уходя из дома, но «что-то делает их чужими» («не могу определить свое, действительное отношение к настоящему», «неверные чувства»). При «нравственной дезориентации» не может почувствовать скверный поступок, понимая только головой, что это скверно (вдруг «рассыпается» нравственная установка). При «умственной дезориентации» не может разобраться в схеме, которую сам придумал, собрал и пустил в работу. «Дезориентацией», проникнутой тоскливостью, считает и особое «тяжкое состояние отсутствия видимых критериев», «нет полного ощущения себя, возникают бесконечные «зачем» и «почему» по любому поводу, на которые не находишь положительных ответов» (например, «зачем вдыхать?», «зачем выдыхать?»). Все слова теряют смысл оттого, что он не может воспринимать их по-своему. Любимая мелодия на время становится «чужой»: непонятно, как могло это нравиться. Не склонный по природе своей раздражаться, повышать голос, вдруг в этом состоянии «наорет», вообще поведет себя агрессивно или, наоборот, слишком тихо, покладисто, «очень правильно». Так, в трудной служебной ситуации предлагает собственное правильное решение. Окружающие с ним согласны. «И только позже, — рассказывает, — обнаруживаешь, что решение правильное, но не мое, не свойственное моему характеру, от болезни оно, не от характера. То есть не решил, а сневротизировал — лучше не скажешь. Лучше бы я ошибся, но ошибся по-своему. Когда что-то не по-своему — это так тягостно! Время, потраченное на это,— не мое — ушло напрасно. Когда чувствуешь, думаешь не по-своему, утрачивается смысл жизни. Когда в тебе все совершается как бы само собой, страшно потерять рассудок, потому что не знаю, что придет в голову и что сделаю в следующий момент (придет, например, навязчивая мысль ударить кого-то)*. По мере смягчения этого состояния все больше чувствуешь себя самим собой». Или, например, он соблюдает в этом состоянии все правила уличного движения, и это опять ему тягостно, потому что это не он, его натуре это не свойственно.

   * Здесь намечается переход от деперсонализации к навязчивостям, обнаруживается общий их депрессивный корень. В свою очередь, словами пациента, «из навязчивостей вытекает утрата собственного мироощущения».

   — 166 —