Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

В 1946 году, получив официальное разрешение, бабушка вер­нулась в Ленинград.

СОКРОВИЩА В СТАРОМ СУНДУКЕ

В Вышний Волочек ездил за ней я.

Городок этот лежит между Москвой и Питером, на двух реках — Мете и Тверце, с церковью на Соборной площади, глядящей в озеро куполами. Судя по забитому ставнями большому гостиному двору, можно себе представить, каким все это было до революции.

Бабушку я не видел шесть лет; когда я увидел ее доброе поста­ревшее лицо, передо мной тотчас встали картины детства, а бабушка с трудом удерживала слезы радости. Я, впрочем, нашел ее бодрой и даже с планами на будущее. Она интуитивно сознавала свою р:уль: теперь, после репрессий и расстрелов 30-х годов, пре­следования тибетской медицины, она осталась единственным спе­циалистом врачебной науки—именно науки—Тибета.

— А что же там, на Литейном, где я вела прием?

— Те комнаты заселили еще в конце тридцатых, бабушка.

— А шкаф со множеством ящичков и номерами лекарств по­мнишь? Где он?

— Не знаю. Возможно, конфисковали с мебелью...

— А высокий серый сундук?

— 3 полной сохранности, стоит у нас, па Рашетовой.

— Сл: i Богу! Открывали его?

— Я смотрел. Там старинные рукописи на желтой бумаге, листы длинные. Толстая рукопись.

— Да, да, это то самое! Третья часть «Жуд-Ши». Петр Алек­сандрович успел расшифровать, но издать не успел...

— Там еще орешки серого цвета.

— Это миробалан, он входит в состав многих лекарств... Но там не только это! Что же, в доме никто не жил в войну?

— На втором этаже жили военные. Сундук, кстати, стоял неза­пертым. Может, и открывали- видят —бумаги... Кому нужно? По-моему, там еще весы...

Бабушка кивала головой, очень довольная.

— Ну. теперь, кажется, недолго ждать. Если Бог даст...

Я промолчал, не желая огорчать бабушку: знал мамино скепти­ческое отношение к возможности возрождения тибетской меди-

цины. Все теоретические труды были связаны с именем деда, но о Петре Александровиче Бадмаеве в советской энциклопедии было сказано как о монархисте, друге Распутина и Протопопова — сло­вом, весьма нелестно, и вряд ли какое-либо издательство взялось бы выпустить его дореволюционные работы или опубликовать еще не изданные. Мама ценила труды своего отца, но смотрела реаль­нее на все это.