|
Я всегда был чувствителен к «процессу». Я вспоминаю один эксперимент из прошедшей недавно сессии в рамках обучающей программы. У нас были практические занятия: студенты в течение трех дней работали с клиентами. У клиента, как водится, была возможность говорить все, что он хотел, и такая же возмож- 172
ность была у терапевта. Единственная разница заключалась в том, что клиент не имел права говорить, в чем состояла его проблема; то есть ничего не говорилось о теме или о проблеме. Все обучающиеся терапевты, таким образом, были вынуждены работать только с процессом. Это был очень сильный эксперимент, ибо все терапевты могли работать только с процессом, здесь и теперь, без какого-либо отчетливого содержания. Ранее в нашей беседе вы упомянули, что в гештальт-терапии вас беспокоит недостаточный уровень диагностики. Я полагаю, что вы ввели в вашу программу работу по диагностике. В этом плане, достаточно ли для гештальт-терапевта наблюдать процесс, как в эксперименте, который вы только что описали? Я практикую психотерапию 35 лет и, стало быть, имею за плечами некоторый опыт. Было бы легко сказать, как это сделал Перлз: «Это дерьмо», или «Нам не надо диагностики». Но это есть и это уже интегрировано. Диагностика и психопатология могут служить для нас подспорьем в понимании процессов, в которые вовлечены наши клиенты. Это не дает основания, чтобы лечить истерию или что-то другое, но то, что дает нам информацию. Знание процессов раннего развития также полезно. Я не убежден в том, что нам как гештальт-терапевтам требуется некая особая психопатология и некая особая теория развития. В нашем распоряжении имеется немало ориентиров, необходимых, для того, чтобы мы могли поддержать процесс. У нас есть немало понятий, чтобы описать опыт клиента, а кроме того, я могу использовать некоторые понятия из психоанализа, феноменологии, Бинсвангера... Чего не хватает, так это формализи-ции. Например, нет словаря, чтобы описать, каким
— 96 —
|