|
У синтеза и слияния много общего, но есть и существенные различия, главное из которых заключается в том, что в синтезе каждый человек не теряет своей индивидуальности. Различие между собственным “я” и другими остается важным даже тогда, когда в фокусе внимания находится взаимное сходство. Такое сохранение индивидуальности напоминает синтез пункта/контрапункта, когда диссонирующая мелодия становится слитной. Все темы звучат одновременно, но ни одна из них не теряет своей индивидуальной окраски. Более того, для синтеза не столь важно сотрудничество в контакте. Скорее синтез напоминает встречу, где каждая сторона остается при своих интересах. Так, в работе с Эндрю, которую я описывал в этой главе, мы определили его “нетерпеливое я” и “завистливое я”, и каждое имело свою собственную идентичность. Получив возможность выразить себя, каждое из них заняло свое собственное место в системе различных “я”. Иногда Эндрю бывает нетерпеливым, иногда завистливым, а иногда он испытывает навязчивость. Задача состоит в том, чтобы соединить все эти свойства таким образом, чтобы ни одно из них не могло подавлять другое, предоставляя Эндрю целую палитру “я”. Ведь все они составляют его ресурсы. То же самое будет происходить с любым новым “я”, которое у него появится. Когда он освободится от предвзятого отношения к ним, синтез может стать более завершенным. Когда различные “я” изолированы друг от друга, они препятствуют интеграции и создают у человека ощущение внутреннего диссонанса. С восстановлением каждой функции человек освобождается от чувства несобранности и ощущает себя как целостную личность. “Я” в единстве с объектом Кохут (Kohut, 1977, 1985) и другие исследователи, считающие, что отношения между “я” и объектом можно определить как детский опыт единства, придерживаются похожих взглядов и на функцию единства. В раннем детстве ребенок воспринимает родителя не как отдельного человека, существующего вовне, а как существо, присущее ему самому, выполняющее функцию поддержки. Ребенок не делает индивидуального выбора, он смотрит на родителя как на свой внутренний придаток, неотделимый от него самого. Мы можем лишь фантазировать, насколько безопасно и уютно чувствует себя дитя в утробе матери. Они неотделимы друг от друга, и это удивительное соединение внутреннего и внешнего, возможно, является самым глубоким на свете. Я считаю, что именно к такой близости люди могут стремиться всю жизнь. Они мечтают о таком единстве, которое воскрешает в них естественное состояние начала жизни. С возрастом человеку становится все труднее удовлетворить это стремление, так как силы разъединения делают изначальное единство невозможным. Винникотт (Winnicot, 1972) пишет об одном своем пациенте, который с необыкновенной легкостью вторгался в его личную жизнь, поскольку он считал, что сам принадлежит этому миру”. Ощущение инфантильной интерперсональной совмещенности может быть пожизненным камнем преткновения в близости людей. По мере взросления память об этом ощущении ослабевает, утрачивает свою остроту, но никогда не стирается окончательно. Концепция неразличимых границ между “я” и объектом высвечивает естественную природу единства как специфического человеческого императива. — 135 —
|