Обитаемый человек

После того как Клаудия поведала о том, как матери удавалось испортить любую ее радость, она стала рассказывать мне об одном из своих коротких визитов в Швейцарию. Она подгадала рейс самолета, чтобы успеть забрать дочь из школы, но самолет опоздал, и Клаудия позвонила матери и сообщила, что может опоздать. После обвинений в адрес Клаудии, ссылаясь на собственную твердость в выполнении своего материнского долга, мать с большим неудовольствием согласилась забрать девочку из школы. Но Клаудия все-таки приехала вовремя, и дочь радостно встретила ее. Она не слезала с ее колен и с гордостью вручила ей брошку, которую сама смастерила в школе.

Затем без всяких признаков чувства вины Клаудия сказала мне: “Конечно, у матери был сердечный приступ. — “Ты получила брошку и рада, а тебя-то здесь нет”. — Она совсем сошла с ума, совсем. Я [мать Клаудии] здесь сохраняю этот дурацкий брак, а мои брат и сестра, мы даже не знаем, что она себе думает, мои-то дети все со мной. А она... но я молчу. Я могу только обнять свою дочь. А что ты можешь сказать?”

Конечно, многие аспекты этой истории заслуживают внимания. Особенно важен последовательный переход от момента к моменту — часть терапевтической техники, описанной в главе 5. Эти последовательные моменты развивались с ее откровенными признаниями, какими бы они ни были житейскими и обыкновен­ными.

Клаудия была откровенна со мной без особых ухищрений с моей стороны. Я просто с удовольствием слушал ее признания и был заинтересован слушать и дальше. Иногда я выражал свой интерес в шутливых замечаниях, а иногда в серьезных, но всегда с большим участием к ее рассказу и к ней самой. Я давал персональные указания и предлагал минимум технических приемов. Я уверен, что каждая часть нашего с Клаудией контакта оказывала побуждающий эффект на развитие ее рассказа и осознавание ею отношений с матерью.

Установление обычного контакта иногда может быть проблематичным, если пациент выбирает стратегию приспособления, которая распространяется и на поведение терапевта. Как пациентка может поверить терапевту, если он хвалит ее за хорошее выражение, активность в работе или великодушие к людям? А вдруг это сказано “только” для того, чтобы достичь улучшения ее состояния и применяется как технический прием или терапевтическая поддержка? Конечно, это дилемма, и ее можно преодолеть, если терапевт действительно так думает и чувствует.

Однако здесь коренится конфликт интересов. Если молодой человек рассказывает мне о том, как его раздражает, что некоторые мужчины принимают его за гомосексуалиста, в то время как он таковым не является, я не обязан говорить ему, что мне тоже кажется, будто он похож на гомосексуалиста. Но он нуждается в том, чтобы исследовать свои переживания по поводу гомосексуальности или по поводу того, что мужчинам удается выводить его из себя. То есть ему не нужно, чтобы я добавлял свою порцию к его уже и без того искаженному представлению о себе. Конечно, терапевт часто отпускает травмирующие реплики в интересах пациента, сталкивая его лицом к лицу с нежелательной правдой. Однако надо понимать, что это не всегда помогает в работе.