|
Вскоре он рассказывает историю о девочке-подростке с анорексией. Родители привели девочку к нему. "Очень сообр-р-разительная девочка, очень осведомленная, что касается анор-р-рексии", – сообщает слушателям Лэнг со своим раскатистым шотландским "р". "Она высказалась, не таясь: "У меня не отсутствие аппетита – я объявила голодную забастовку р-р-родителям". Глаза Лэнга прищурены, когда он с удовольствием описывает отчаянную девчушку. Улыбаясь, он продолжает: "Я сказал ей: р-р-раз так, то все о'кей, я не буду мешать, заставлять есть. Но если захочет, пусть опять пр-р-ридет ко мне. Больше она не пр-р-ришла". Кажется, это и вся история, но тут кто-то из слушателей спрашивает, насколько типичен случай с девочкой для его подхода к страдающим анорексией. "Не изобр-р-ретал никакого особого подхода", – отвечает Лэнг. "Пр-р-росто стар-р-раюсь дер-р-ржаться в стор-р-роне от игр-р-ры во власть". Секунду молчит, а потом добавляет: "Я думаю, у меня нет пр-р-рава заставлять людей смотр-р-реть на вещи по-моему". Для любого из почитателей Лэнга, автора популярнейших в 60-е годы книг, таких как "Разделенное "я", "Политика семьи", "Узлы", а также апокалипсического пророчества "Политика опыта", услышать это сделанное походя подтверждение, что по-прежнему занимает провозглашенную в названных книгах позицию невмешательства, если речь идет об отклонениях от нормы, уже достаточно, чтобы быть захваченным волной знакомых ассоциаций. Присутствующие большей частью отдаются происходящему, будто погрузившись в транс, будто по обрывку восстанавливают в памяти старую любимую мелодию. Трудно назвать психотерапевта, который – после Лэнга – занимал бы такое значительное место в нашей культуре, какое занимал Лэнг в 60-е и в начале 70-х. Студенты в ту пору не просто зачитывались его книгами, но пользовались ими как "путеводителем" по тем скрытым пространствам собственного "я", о которых никто до Лэнга не умел так сказать: "У каждого из нас есть свои секреты и потребность исповедаться. Вспомним себя детьми, вспомним, как вначале взрослые видели нас насквозь и каким событием была наша первая, в страхе и нервной дрожи произнесенная ложь. И тогда мы открыли, что в определенном смысле непоправимо одиноки, мы узнали, что на территории нашего "я" мы найдем только собственные следы". Автор таких строк, конечно, сделался близким тысячам и тысячам. Книги Лэнга стали святынями для молодых, вместе с альбомами "Битлз", романами Курта Воннегута они составили иконостас в храме "контркультуры". Сегодня этика личной свободы и требование дать каждому "делать свое", за что ратовали Лэнг и его единомышленники, вызывают пренебрежительную усмешку как крайность не умевшего обуздывать порывы "я" поколения. Оценивая значение работ Лэнга, однако, не будем забывать, что известность пришла к нему в совсем иные – не наши – времена. Послевоенному обществу 50-х с его идеологией порядка и конформизма Лэнг видел радикальную замену в обществе, которое по-новому осмыслит извечную конфронтацию между волей индивида и императивом социального целого. Только такого сдвига и могли желать выразители бунтарских настроений, распространившихся в 60-е годы. — 31 —
|