|
– Ты завернул футляр только в эту тонкую тряпку? – А разве этого мало? – Конечно. Нужно было завернуть в платок, а потом в полотенце. Ему стало смешно, но он сдержался. – Нехороший ожог, нужно его чем‑нибудь смазать. Он отправился в зал к старшему монаху, и нас обоих отпустили на время следующего периода. Повар, единственный монах, не принимавший участия в медитации, так как ему приходилось готовить для тридцати человек, смазал рану какой‑то мазью и аккуратно ее забинтовал. Он старался изображать сочувствие, но под конец не выдержал и рассмеялся. – На самом деле пользоваться этими футлярами нельзя, – сказал он, – как и утепленными поясами и жилетами, которые носят монахи. – Да, – согласился Джеральд, – футляр не нужен. Если ты правильно сосредоточиваешься, ты можешь сидеть голым на снегу. Или на костре. Он обратился к повару. – Правда? – Да, – сказал монах, – сосредоточенность творит чудеса. Но вы мне мешаете. Возвращайтесь в зал. Старший монах вас ждет. Прошел первый день. Потом второй. Третий день был довольно сносным. Зато четвертый превратился в бездонное горнило боли, скуки и раздражения. В этот день меня то и дело били палкой, и я возненавидел монахов. Приходилось напрягать все силы, чтобы не вскочить с места и не броситься на них. Во время одной из коротких передышек Джеральд хотел что‑то мне сказать, но отступил, увидев гримасу убийцы на моем лице, и отыскал себе другое место, чтобы, облокотившись о стену, несколько минут передохнуть. Старший монах выкрикнул мне какое‑то приказание, в ответ я зарычал и заскрипел зубами. Мне пришлось закурить три сигареты подряд – первые две превратились в моих руках в порошок. То, что четвертый день был самым трудным, подтвердили впоследствии и остальные. Шестеро мирян, живших по соседству, присоединились к нам на этой неделе: врач, местный булочник и еще четыре человека, которых я не знал. На четвертый день они все куда‑то исчезли, не оставив даже подушек. Их исчезновение никак не обсуждалось. Японцы очень тактичные люди – если что‑то происходит не так, они молча это принимают. Но Джеральд и я, два невоспитанных чужеземца, два западных варвара, обменялись улыбками. Лицо Джеральда утратило всякое выражение, щеки ввалились, веки покраснели, словно воспаленные. Наши ладони опухли и отекли от многочасового лежания. Двигаясь, мы спотыкались. Наставник тоже заметно изменился. Я впервые увидел его в зале для медитации, где он подолгу сидел вместе с нами, не считая того времени, когда уходил в свой маленький домик, чтобы принять там нас. Его глаза сильно ввалились, а сморщенное лицо ощетинилось редкими островками пробивавшихся усов и бороды. Вместо его сияющего черепа я видел теперь бахрому из седой щетины. — 53 —
|