Теория языка

Насколько близко Гуссерль подошел к объективисткому анализу языка, яснее всего видно из его «Формальной и трансцендентальной логики»[188]. Там, например, на с. 30 читаем: «Все объективное имеет не только мимолетное бытие появляющегося и преходящего в тематическом поле в виде актуального образования. Смысл его существования заключается в особого рода объективной ценности, выходящей за пределы актуально познающего субъекта и актов, им производимых. Оно остается идентичным при повторении, снова познается как постоянное сущее. Так же как и другие реальности цивилизованного мира, оно имеет объективное бытие в документально засвидетельствованной форме: оно обнаруживается каждым в течение объективно зафиксированного срока и в этом смысле постигается, межличностно идентифицируется, существует, даже если никто о нем не думает».

Это имеет отношение прежде всего к «продуктам» науки, к ее предложениям, складывающимся в «универсальную теорию». Однако это не менее важно и для совокупного предмета наук о языке. Не следует (разумеется, в гуссерлианском смысле) ожидать становления совершенной науки для конституирования предмета «lingua latina»; чтобы признать правомерность этого конституирования, даже не нужно изучать всю феноменологию, к этой цели ведут и другие пути. Кратчайший из них — систематический, не ограниченный монадами анализ модели языка как органона. Мне становится все более очевидным, с тех пор как я защитил ее от Гуссерля в 1918 г., что корректная доработка этой модели должна взорвать определенные ограничения феноменологии и придать теории познания новый импульс со стороны лингвистики как науки. Имманентно–критическому изучению эволюции гуссерлианской феноменологии с учетом проблем теории языка посвящена недавно законченная диссертация, которую я надеюсь вскоре опубликовать вместе с другими работами по теории языка. Мне кажется, в этом месте желательно привести пример конфронтации моделей мышления Милля и Гуссерля на почве эмпирической этимологии. Записываю три ключевых слова «коннотация видовых имен, (Artnamen), идеальный вид (Spezies) и этимон»; задача заключается в том, чтобы обсудить вопрос о необходимости разделения навечно трех областей, из которых выбраны эти названия. Какое отношение к этимону имеет коннотация? В цитате из Милля у имен собственных отрицается коннотация, или, что то же самое, «атрибутивное» определение названного. Можно ли это интерпретировать в лингвистике так, что у хорошо известных названий городов, гор, рек и имен людей, привлекаемых для объяснения самим Миллем, с самого начала отсутствует символика ? Конечно, нет, ведь историку языка известно, что эти имена обладают этимоном, так же как и видовые имена. Иногда он исторически стирается и становится совсем неощутимым, как у имен «London, Rhein, Semmering, Wien», иногда он актуален, как у композитов с прозрачной структурой: «Montblanc, Kraxentrager, Heilbronn, Salzburg, Buenos Aires». То же самое распространяется и на антропонимы. Ведь между «Karl, Otto, Maria» по сравнению с «Friedrich, Gertraud», с одной стороны, имеется то же различие, что и между «Pferd 'лошадь', Ochs 'бык', Esel 'осел'» по сравнению с «Zaunkцnig 'крапивник (зоол.)', Bachstelz 'трясогузка'» — с другой.