6. Заинтересованность лингвистики в объективном анализе. Монадная конструкция Гуссерля Языкознание весьма заинтересовано в том, чтобы в духе концепции Милля аксиоматически поставить во главу угла факт межличностного обмена знаками. Если последнее слово гуссерлианского учения подчеркивает, что говорящий, употребивший слово «человек», имеет в виду то биологический вид как таковой (символически: ), то индивида, принадлежащего к этому виду (символически: ), и что определенный выбор есть акт, совершаемый говорящим в каждом конкретном случае, то решительный субъективист может поставить этот тезис во главу угла и заявить: «В конце концов я могу подразумевать все, что угодно, под всем, что угодно»[187]. На это нельзя ничего возразить, кроме того, что подобная максима, возведенная в принцип, оказывается самым надежным средством для того, чтобы сделать невозможным какое бы то ни было речевое общение — результат, в котором явно не заинтересован даже самый свободный человек. Фактически даже меньшая степень индивидуальной свободы, чем предполагает «Человек как вид» или «Человек как индивид», целиком исключается в речевом общении при помощи собственно языковых средств или окружения актуального слова или по крайней мере редуцируется до безопасной степени. Действительно, учение Гуссерля об актах впервые со времен спора об универсалиях снова вплотную подошло к нерешенной проблеме абстракций со стороны переживаний и разоблачило псевдорешение учения об абстракциях Юма. Но неверным было бы утверждать, что теория языка довольствуется старой гуссерлианской моделью мышления в «Логических исследованиях» и может отбросить в сторону собственные успехи великого логика, о которых свидетельствуют его более поздние произведения, словно он не имел к этому отношения. Когда Диоген, сидя в бочке, приходит к осознанию того, что его монологи не допускают ни единого, пусть даже идеального и лишь теоретически возможного выхода для анализа, а являются только редуцированным искусственным продуктом человеческой речи, то это и есть «ага»–переживание, в котором никто не может быть заинтересован более, чем теория языка. И как только прежде изолированный говорящий возвращается в общество своих собратьев по языку, исчезают все возражения против доктрины Платона или Милля, то есть против объективистской концепции. Можно считать, что в настоящее время она представлена двумя вариантами; хорошо бы заранее предусмотреть их надлежащее взаимодействие: анализ, такой, как у Милля, и наряду с этим применение к исследовапию человеческого языка в определенной мере неизбежного бихевиористского образа мыслей, столь плодотворно используемого в зоопсихологии. Кто рассматривает истинные истоки языкового развития — а к этому мы вынуждены обратиться, в частности, в теории указательных знаков,— тот вольно или невольно сворачивает на путь Вегенера и Бругмана, то есть к доктрине бихевиоризма. Этому мы посвятили часть второй главы и не собираемся post festum писать апологию. — 191 —
|