|
Вундту хорошо известно, что индоевропейские языки в действительности допускают подобные «несуразности», однако он не извлекает из этого выводов для падежной теории. Фактически мы позволяем действовать таким субстанциям, как вода и камень: вода «омывает» камень, камень «препятствует» течению. Вундт полагает, что «в самых ранних языковых выражениях, служащих примитивным потребностям жизни», дело обстояло несколько иначе; в индоевропейских языках также должно было функционировать последовательно реализованное в других языковых семьях «ценностное различие» между одушевленными и неодушевленными объектами. И если средний род первоначально последовательно характеризовал лишь неодушевленные субстанции как таковые, то, согласно Вундту, можно понять, что среди этих neutra потребность отличить падеж субъекта от падежа объекта (номинатив от аккузатива) не была столь настоятельной, как у живых существ мужского и женского рода. Этим и объясняется существование известного явления: у имен среднего рода функционирует одна форма для nom. neutr. и асc. neutr. На этом кончаются все наши замечания. Обращение к отдельному вопросу об именах среднего рода были бы отклонением от нашей темы и выходом за пределы нашей компетентности; это должны изучать специалисты. Однако хотелось бы прокомментировать тот момент в рассуждениях Вундта, где он подходит ближе всего к развитию наших собственных мыслей. К тому же его соображения об активной конструкции, имеющей в индоевропейских языках основополагающий и всеобъемлющий характер, не получили дальнейшего развития; я позволил себе также ввести в текст собственные примеры, разъясняющие суть дела. Вундт торопится связать со своей концепцией и явление меньшего разнообразия падежных окончаний, обнаруживающееся также в двойственном и множественном числе самых различных языков. Однако из этого нельзя извлечь никаких сколько–нибудь важных выводов относительно различия между локализующим и «логическим» классами. Между тем понятие падежа теряет в системе терминов Вундта какую бы то ни было определенность, например при сопоставительном анализе санскрита или латинского, с одной стороны, и английского — с другой. В то самое мгновение, когда в тему «системы падежей» безоговорочно включается богатое развитие и употребление предлогов (или более редких послелогов),— именно тогда и приходит конец уловимому для восприятия понятию падежа: явление, о котором только что шла речь, испаряется, как облако с ясного неба. Ситуация достигает критического состояния там, где рассматриваемую область в значительной степени, если не полностью, начинает занимать порядок слов в предложении, как, например, в современных индоевропейских языках, и прежде всего в английском. Мне кажется абсолютно бесперспективным придерживаться старого понятия и применять его в описании синтаксических отношений в таких языках, как китайский (reservatio mentalis[191]: насколько я их понял). Размышления над фактами английского языка, описанными в книге Георга фон Габеленца, и фактами китайского языка, почерпнутыми из хрестоматии с комментариями Финка, сделали для меня очевидным, что вопрос о падежах — это прежде всего теоретическая проблема. — 197 —
|