|
Принципы свободы, равенства и братства были, как известно, принципами французской революции. Но, не достигнув равенства и братства, западноевропейская цивилизация сумела обеспечить своими социальными структурами определенные свободы для личности. Россия же, постоянно реализуя насилие в своих сменяющих одна другую формах государственности, постигла на путях христианства и открыла для личности тайну внутренней свободы. «Впервые через Иисуса Христа человеку открылось, что в духе своем он абсолютно свободен» [7. С. 302]. Самую главную черту российской психологии всегда составляла вера, в принципе свойственная любому народу, но у всех, как правило, проявляющаяся в различной форме. Однако в российском менталитете образовался необыкновенный синтез веры в другого человека, в общество и в идеал. Русский идеализм сочетал в себе определенную умозрительность, возвышенный характер размышлений, выразившихся в поисках правды, истины и смысла жизни, оторвавшихся от практической обыденной жизни. Философский характер русского умственного склада, так точно отраженный Толстым в Каратаеве, всегда казавшийся добро и добродушно настроенным умом, был склонен не к рефлексии, а к верованию. Эта вера основывалась на развитом воображении, мифологичности, сказочности российского сознания. Именно вера в идеал позволяла человеку вырваться за пределы обыденности, вынести всю тяжесть реальности. Эту веру нельзя было назвать оптимистической, но она стала основой особой черты исторического русского характера — терпения. На каждом поворотном этапе российской истории каждая власть пыталась персонифицировать эту веру, но самая последняя тоталитарная форма такой персонификации породила то, что пришло в абсолютное противоречие с верой. Если всегда, наряду с верой, существовала ложь, то она носила индивидуальный характер, употреблялась в межличностном обиходе, не принимая форм массового социального явления. Не только прямое насилие, но превращение лжи в социальный институт, причем лжи, искусно привитой на веру в идеал, разрушило естественную цельность индивидуального сознания, разрушило его способность к адекватному отражению реальности. В то время, когда западный рационализм, замешанный на скептицизме, все более тонко и зорко отслеживал логику и динамику социальной и личной жизни во всех ее частных и глобальных перипетиях, российское сознание все более теряло черты разумности и способности рационального мышления, отрываясь от реальности, смешивая реальность с иллюзией или вымыслом. Можно предполагать, что это привело к глубокой и массовой деструкции индивидуального сознания, к ломке естественного для него соотношения эмпирического и теоретического. Именно эта деструкция парализовала значительную часть российского общества, утратившего чувство подлинности жизни, которое обычно лежит в основе здоровой и естественной жизненной активности. К этому присоединилось — для старшего поколения — осознание и переживание исторической ошибочности прошлой жизни, что — в принципе — никогда не переживается индивидуумом в любом другом обществе. Идентичность с обществом дает личности если не уверенность в справедливости его устройства, то во всяком случае никогда не дает сознания его краха. Российское индивидуальное сознание оказалось слишком исторично, слишком общественно, причем его исконные архетипические (по Юнгу) черты в самом же индивидуальном сознании пришли в противоречие с навязанными ему социумом способами осознания и мышления. Российская личность утратила свою историческую идентичность и одновременно потеряла социальную. Этот факт должен быть по крайней мере научно отрефлексирован. — 120 —
|