|
Раскрывая предназначения и формы проявления каждого из перечисленных видов речи, будем иметь в виду объединяющий их символический характер и соотнесенность с неосознаваемыми глубоко конфликтными аффективными состояниями и архаическими уровнями сознания. Низкая когнитивная оснащенность и превалирование в сознании пограничных пациентов чувственно-образной модальности репрезентации картины мира и образа Я с очевидностью предполагает продолжающуюся жизнь детских языков самовыражения в их попытках наладить контакт с окружающей действительностью. Не исключено, что в самой этой специфике самосознания и коммуникации пограничных личностей заключен повышенный риск стать жертвой непонимания, поскольку языком самовыражения становится по-преимуществу язык тела, "отщепленный", изолированный от вербальных, более осознанных языков. Примеры, на которые мы будем ссылаться в дальнейшем, включают, таким образом, реконструкцию детского опыта в ходе психотерапии взрослых пациентов. Взяв за основу эту классификацию, посмотрим, что она дает для более глубокого раскрытия сущности психологического насилия. Ранее (часть II, глава 1.1) нами подчеркивалась разница между манипуляторной уподобляюще-потребительской смысловой позицией личности и диалогической, предполагающей одновременно и присутствие человека, его сопричастность ("не-алиби" — М.М.Бахтин) бытию, и "вненаходимость", требующую вслушивания, внимания к Другому, именно как другому, как не подобному Я. Применительно к психологии родительского отношения первая смысловая позиция заставляет видеть в ребенке исключительно часть своего Я — и не более, не замечать, что и как воспринимает и чувствует ребенок на самом деле, если это расходится с родительским видением мира. Напротив, диалогическая смысловая позиция позволяет заметить и оценить инакость Другого, смысл и прелесть ее, это означает — найти общий язык с Другим. В этой связи вспоминается прекрасный фильм американского режиссера А.Паркера "Птаха". Герой фильма, американский солдат, травмированный войной во Вьетнаме, воображает себя птицей. Он, скрючившись, сидит на полу палаты-камеры, отказывается от приносимой ему еды, отказывается разговаривать с врачом и другом детства, и по-птичьи повернув голову к кусочку синего неба в окошке, тоскливо и безмолвно смотрит, застывши, в одну точку. Проходит много времени, в течение которого врач и друг безрезультатно пытаются помочь герою. И вдруг однажды он впервые меняет позу и смотрит в глаза своему другу. Это случается в тот момент, когда друг, отчаявшись, принимает ту же позу птицы. — 121 —
|