|
«Шестидесятники» — книжное поколение, настоящей жизнью можно было жить только в книгах. «Шестидесятники» — «филологические мальчики» (Лев Аннинский): эти люди, жившие мифом, т. е. смыслом, занимались в основном познанием и самопознанием. Они были культурно продуктивным поколе- 240 нием (в отличие, например, от нынешнего поколения — культурно разрушительного). Их формировала старая дореволюционная профессура, а точнее ее остатки, не выбитые революцией, войной, репрессиями и пр. «Шестидесятники» — люди, окончившие университеты в пятидесятые годы, когда старший (по возрасту) профессорско-преподавательский состав высших учебных заведений сохранил тех, кто учился в университетах до октября 1917 г. Беда в том, что «шестидесятники» попытались прочитать XX век, но по канонам XIX века, без опыта двух мировых войн. У них было черно-белое видение мира. Отсюда же их неспособность к диалогу (с другими возрастными слоями). Они тянулись к Западу и не находили там смысла. Прорвавшийся из-за проржавевшего железного занавеса Запад предстал мешаниной из Хэмингуэя, плаща «болонья», Фиделя Кастро, коктейлей, убийства Кеннеди... Интеллигент-«шестидесятник» не мог целиком принять своего западного коллегу-интеллектуала. Потом (уже в семидесятые) те из них, кто эмигрировал на Запад, мучительно не могли найти себя, превращая ностальгию по Родине в смысл жизни и творчества, те же, кто оставался здесь, проклинали свою жизнь и Родину-уродину. Для «шестидесятников» было характерно забвение быта: как уже было сказано, они жили тягой к культурной жизни. Это не мешало им слишком много и слишком демонстративно пить. Пьянка считалась в их кругу занятием отнюдь не порочным, а свободоизъявлением, впрочем, как и данью тем же героям Хэмингуэя... И все-таки не в портретах Хэмингуэя на стенах и не в пьянстве суть шестидесятничества. «Шестидесятники» — первые, кто начал подниматься с колен. В этом их историческая заслуга и их ограниченность — они могли стать первым советским поколением, но не стали им. Психологически их проблемы уходят в детство и отрочество: они родились до войны, и помнят детство как идиллию (которую затем разрушают, в том числе и сами), юность — оттепель, молодость — застой, акмэ — перестройка. Их жизнь как экзистенциальный сгусток, как нечто биографическое — переживаемое и пережитое — есть путь от базового доверия миру своих родителей-сталинистов, через отроческую травму разочарования в Отце, через «штурм и натиск» юности к отказу от борьбы (рубеж — 1968 г., Чехословакия), к положению номенклатурной (бюрократической) интеллигенции, служащей власти. — 210 —
|