|
Точные слова для обозначения интересующего нас явления мы находим у Л. Н. Толстого в его “Трактате о жизни“: “Мой брат умер, кокон его, правда, остался пустой, я не вижу его в той форме, в которой я до этого видел его, но исчезновение его из моих глаз не уничтожило моего отношения к нему. У меня осталось, как мы говорим, воспоминание о нем. ... Осталось воспоминание — не воспоминание его рук, лица, а воспоминание его духовного образа... Воспоминание это не есть только представление, но воспоминание это есть что-то такое, что действует на меня и действует точно так же, как действовала на меня жизнь моего брата во время его земного существования. Это воспоминание есть та самая невидимая, невещественная атмосфера, которая окружала его жизнь и действовала на меня и на других при его плотском существовании точно так же, как она на меня действует и после его смерти. Это воспоминание требует от меня после его смерти теперь того же самого, что оно требовало от меня при его жизни. Мало того, воспоминание это становится для меня более обязательным после его смерти, чем оно было при его жизни. Та сила жизни, которая была в моем брате, не только не уменьшилась, но даже не осталась той же, а увеличилась, и сильнее, чем прежде, действует на меня. ...На каком же основании, чувствуя на себе эту силу жизни точно такою же, какая она была при плотском существовании моего брата, я могу утверждать, что мой умерший брат не имеет более жизни?.. Я смотрел в отражащую поверхность на то, как держал меня человек; отражающая поверхность потускнела. Я не вижу больше, как он меня держит, но чувствую всем существом, что он все-таки держит меня и, следовательно, существует“1. Перед нами не обычный образ воспоминания, а “что-то такое, что действует на меня“, оно “не есть только представление“. Воспоминание это описывается как “невидимая, невещественная атмосфера“, которая наделена признаками действенности, динамичности, силы: она “действовала на меня и других“ и “требует от меня“ чего-то. Брат, запечатленный в переживаниях повествователя, составляет отныне часть его собственной жизни, часть, которая переживается “всем существом“, но тем не менее не сливается с авторским Я, остается силой, действующей не только в нем, но и на него. Ни образ брата, ни объединение себя с братом, в котором оба стали бы неразличимы, не составляют, следовательно, сути того образования, которое столь тщательно описывает Л. Н. Толстой. Перед нами особая форма отраженной субъективности, которая должна быть и особым образом названа, психологически осмыслена, чтобы не был упущен главный определяющий ее признак, указанный Л. Н. Толстым: “его (другого человека) отношение к миру, уясняющее мне мое отношение к миру“. — 108 —
|