|
Я продолжала наблюдать, что же на самом деле она делает. У нее в руках было что-то вроде кирки или ледоруба. Сначала я подумала, что она собирается разрубить фекалии на части... но она будто взбиралась на гору при помощи этого ледоруба и, как бы покоряя ее, забирала с собой то, что мне принадлежало. Я почувствовала, что она захватывает мой мир, заставляет меня влиться в ее мир. В этом было и некое удовлетворение – как-никак мы все-таки общались! – но в то же время меня охватил ужас оттого, что я буду участвовать в ее разрушительных садистских действиях. Джордж предложил, чтобы я сама рассмотрела колбаску. Вот она встала прямо, как будто у нее выросли ноги. У нее оказались ужасно сварливые челюсти и острые зубы и когти, наполненные либидо; спина у нее выгнулась, плечи перекосились, одно выдвинулось вперед. Я чувствовала, что она приготовилась к борьбе в ожидании неизбежного нападения. Очень печально, что ей пришлось быть в таком положении, в этом было что-то трагичное... и в то же время меня радовали ее дух и сила и ее твердость и грубая внешность. Я даже удивилась тому, что она мне так понравилась... но что было, то было. Теперь Джордж сказал, чтобы я попробовала взглянуть на эту параноидную колбаску. Да... это правда было интересно. Я увидела ее, всю окруженную сомкнутыми щитами, словно у древнегреческой пехоты; она действительно была окружена этими щитами. А со всех сторон в нее летели копья врагов. В результате она стала похожа на ежа из-за всех этих копий, воткнутых в покрывавшие ее щиты. И все же... она получила огромное удовольствие от этого. Она была сильна и мощна, способна отразить все эти жуткие атаки, даже перед такой угрозой она могла отстаивать что-то хорошее. Она была весьма горда собой оттого, что не хныкала и не поддавалась давлению, не сгибалась перед ним. Она выстояла и отразила все удары, с какой бы неожиданной стороны они ни обрушивались на нее. Это было захватывающее зрелище. Я внезапно поняла, почему я так часто искала трудные ситуации, которые нужно было преодолевать: мне это доставляло удовольствие! А страх был неприятным побочным эффектом... но главное заключалось в этом чувстве удовольствия. Мне нравилось быть сильной и твердой перед превратностями судьбы. А что же насчет той мягкой колбаски? Я увидела, что она плачет из-за этой трагедии. Что же ей делать? Джордж сказал, что, по его мнению, здесь произошла путаница: мягкая идентифицировалась с твердой и совершенно растерялась. И верно, так и было: я внезапно осознала, что мягкой нравилась жесткая, потому что она билась и боролась за них обеих против мамы, защищала мягкую от опасности уничтожения, отстаивала все правое и справедливое. Но затем она стала беспокоиться, что из-за этого она и сама станет агрессивной, и не могла понять, хорошо это или плохо. Но в конце концов она все распознала и все стало на свои места. — 147 —
|