|
— Я знаю, что ты любишь песни Джорджа Гамильтона. За что? — спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос не прозвучал скептически. Уильям коротко ответил, что эти песни улучшают его самочувствие. Но сразу же вернулся к поездам на станции «Ройал Йорк». По большей части я не понимал, о чем говорит Уильям, и легко запутался в поездах, идущих в разных направлениях. Это был не разговор, а водоворот красок, форм и расписаний. Уильям не мог помочь мне выйти из затруднительного положения. Не думаю, что он понимал, насколько мне тяжело. Несмотря на все трудности, которые создавал разговор с ним, его безупречная грамматика и словарный запас поражали. Он правильно использовал прошедшие времена, конструкция фраз была безупречной, все формальные аспекты его речи были в полном порядке. И тем не менее я понятия не имел, о чем он говорит. Между словами и сообщением существовал разрыв. Виттгенштейн писал, что смысловое содержание речи — функция «языковой игры», в которой оно появляется; функция контекста сообщения в социальной речи. Слова не имеют смысла вне их использования. Я знал, что мы играем в языковую игру, но ее правила изобретены самим Уильямом, и он либо не хотел, либо не мог познакомить меня с ними. Впервые я увидел Уильяма, когда ему было четыре года, лет десять тому назад. Его родители попросили меня высказать свое мнение по поводу диагноза, который ему поставили. Вместе с его медицинскими документами они принесли и свой дневник, который вели, когда он был младенцем. Каждая страница этого дневника была пропитана их родительскими восторгами и радостью. О каждом достижении ребенка было написано с удовольствием и с гордостью. «Сегодня Уильям сел», «Сегодня Уильям сделал свои первые шаги», «Уильям надвинул мне шляпу на глаза и рассмеялся». Одна запись, сделанная, когда мальчику было полтора года, рассказывала, что как-то во время путешествия на машине он настаивал на том, чтобы они поехали заправляться туда, где заправлялись всегда, а не на другую станцию, заправляться на которой было бы гораздо удобнее. Читая дневник, я искал другие намеки на ранние признаки симптомов ASD, но лишь отсутствие некоторых записей показалось мне угрожающим. Не было никаких упоминаний ни о жестах, ни о подражании, которые могли бы показаться интересными родителям. До полутора лет мальчик не сказал ни слова, а до двух лет — ни одной фразы. Ни слова не было сказано в дневнике и о поиске Уильямом других детей, с которыми можно было бы поиграть. Когда Уильяму было три года, персонал детского сада обратил внимание его родителей на склонность ребенка к играм в одиночестве. Им посоветовали как можно скорее провести медицинское обследование. Первым диагнозом, поставленным педиатрами, был аутизм, но он не соответствовал представлениям родителей о том, каким должен быть ребенок с аутизмом, и они решили услышать еще чье-либо мнение. — 75 —
|