|
Автобиографическая книга Дж.Пристли Rain upon Godshill дает чудесный пример того, как переход от позиции первой половины жизни к позиции второй ее половины может внезапно открыться сознанию. Там он рассказал сон, приснившийся ему в возрасте сорока двух лет*. Он обсуждает феномен названный им "мудрый сон", который, "кажется, подает нам новый и высший тип опыта", заставляет нас почувствовать, "что, пусть на короткое время, мы прикоснулись к разуму бесконечно более богатому и великому, чем наш" - парафраз того, что аналитическая психология назвала бы коллективным бессознательным. Продолжая далее, он говорит, "Мне приснился этот сон именно перед тем, как я должен быт последний раз съездить в Америку, во время изнурительной недели, когда я был занят своими Time plays. Тогда я подумал, что он оставил такое глубокое впечатление в моем сознании, как никакое другое ощущение, испытанное то ли во сне, то ли наяву, он сказал мне о жизни больше, чем любая книга, которую я до сих по читал. Содержимое его было довольно простым, в нем было что-то от недавнего посещения моей женой маяка, здесь же в Сент-Катерине. чтобы окольцевать птиц. Мне приснилось, что я стою на вершине самой высокой башни, один, и смотрю на мириады птиц, летящих в одном направлении. Это были птицы всевозможных видов со всего мира. Это было захватывающее зрелище -воздушная река из птиц. Но вот каким-то таинственных образом шестеренки времени закрутились быстрее и я увидел весь жизненный путь птиц: вот они вылупились из яйца, вот они полны жизни, спариваются, слабеют, спотыкаются, умирают. Крылья их крошатся, тела были ухоженными, но затем в одно мгновение стали истекать кровью и сморщились, и смерть стала настигать их повсюду. Что за польза от этой слепой борьбы с жизнью, этих страстных проб крыльев, этих поспешных спариваний, полетов и посадок, к чему все эти гигантские бессмысленные усилия? И когда я пристально посмотрел вниз, ожидая с первого взгляда увидеть жалкую историю жизни каждого живого существа, я испытал боль в своем сердце. Было бы лучше если бы никто из них, если же никто из нас всех, не рождался, и если бы эта борьба прекратилась навечно. Я стоял все еще в одиночестве на той же башне, испытывая отчаяние. Но вот шестеренки закрутились еще быстрее, все закрутилось с такой скоростью, что движение птиц разобрать было нельзя и перед глазами все слилось в огромную, усеянную перьями равнину. Но вот среди этой равнины, сквозь тела птиц замерцало белое, дрожащее торопливое пламя. Как только я увидел его, так сразу понял, что это - огонь самой жизни, квинтэссенция существования. Тут пришло внезапное озарение и я смог понять, что ничего не происходило и не смогло бы произойти, потому что все было не реальным, все кроме, этого трепетного и торопливого скольжения бытия. Птицы, люди или еще не оформившиеся существа, все не имело значения до тех пор, пока пламя жизни распространялось среди них. У меня не осталось причин, чтобы сожалеть о них: то что я посчитал трагедией, было просто пустотой или игрой теней; теперь мною овладело настоящее чистое чувство, которое заплясало в экстазе вместе с белым пламенем жизни". — 94 —
|