|
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди. – Мало, мало, – шептал Коровьев, глядите на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали отдельно… Так, так… Вьётан за первым пультом! 209 Рядом с ним Шпор, Массар, Оль-Булль! Крейцер, Виотти, вот хорошо! Дальше! Дальше! Спешите! – Кто дирижёр? – на лету спросила Маргарита. – Иоганн Штраус! 210 – ответил кот, – и пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь ещё есть такой оркестр. А приглашал я! В следующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно-белых, возникшая по левую руку, а по правую – стена японских махровых камелий. Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трёх бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй – рубиново-красный, третий – хрустальный. В этом зале метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наливая из бассейнов опаловые чаши. Хрустальные столики были завалены зёрнами жареного миндаля. В розовой стене был пролом, и там на эстраде метался человек во фраке с ласточкиным хвостом. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при появлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дирижёр их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем выпрямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал: – Аллилуйя! После чего музыканты ударили сильнее, а дирижёр хлопнул себя по коленам раз, потом – два, потом сорвал тарелку у крайнего музыканта, ударил ею по колонне. В спину тёк страшной мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бурлила какофония. – Кивок и дальше! – крикнул Коровьев. Откуда-то грянули развязные гармоники и «светит месяцем» залихватским страшным залили джаз. Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуоз джазбандист, борясь с полонезом и «светит месяцем», бьёт по головам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки. Вылетели, наконец, на площадку и остановились. Маргарита увидела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцарскую тёмного дуба с двумя каминами: маленьким, в котором был огонь, и громадным, в тёмную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолоченная прислуга строем человек в тридцать стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с него глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене по счёту ступенек висели налитые электрическим светом виноградные гроздья. — 250 —
|