|
– Да вы, мастер, спуститесь поближе, слезьте, – зашептал Коровьев, и тотчас конь поэта снизился, он спрыгнул и под носом тронувшейся машины пробежал к подъезду. И тогда было видно, как текли, поддерживая разряженных женщин под руки, к машинам горделивые мужчины в чёрном, а у среднего выхода стоял, прислонившись к углу, человек в разодранной, замасленной, в саже, рубашке, в разорванных брюках, в рваных тапочках на босу ногу, непричёсанный. Его лицо дёргалось судорогами, а глаза сверкали. Надо полагать, что шарахнулись бы от него сытые и счастливые люди, если бы увидели его. Но он не был видим. Он бормотал что-то про себя, дёргался, но глаз не спускал с проходивших, ловил их лица и что-то читал в них, заглядывая в глаза. И некоторые из них почуяли присутствие странного, потому что беспокойно вздрагивали и оглядывались, минуя угол. Но в общем всё было благополучно, и разноязычная речь трещала вокруг, и тихо гудели машины, становясь впереди, и отъезжали, и камни сверкали на женщинах. Тут с холодной тоской представил вдруг поэт почему-то сумерки и озерцо, и кто-то и почему-то заиграл в голове на гармонии страдания, и пролил свет луны на холодные воды, и запахла земля. Но тут же он вспомнил убитого у манежной стены, стиснул руку нагой Маргарите и шепнул: «Летим!» И уж далеко внизу остался город, над которым, как море, полыхал огонь, и уж погас и зарылся в землю, когда, преодолевая свист ветра, поэт, летящий рядом с Воландом, спросил его: – А здесь вы не собираетесь быть? Усмешка прошла по лицу Воланда, но голос Коровьева ответил сзади и сбоку: – В своё время навестим. 121 И опять уклонились от селений и огней, и вокруг была только ночь. По мере того как они неслись, приходилось забираться всё выше и выше, и поэт понял, что они в горной местности. Один раз сверкнул высокий огонь и закрылся. Луна выбросилась из-за скал, и поэт увидел, что скалы оголены, страшны, тоскливы. Тут кони замедлили бег, и на лысом склоне Бегемот и Коровьев вырвались вперёд. Поэт увидел отчётливо, как с Коровьева свалилась его шапчонка и пенсне, и когда он поравнялся с остановившимся Коровьевым, то разглядел, что вместо фальшивого регента перед ним в голом свете луны сидел фиолетовый рыцарь с печальным и белым лицом; золотые шпоры ясно блестели на каблуках его сапог, и тихо звякали золотые поводья. Рыцарь глазами, которые казались незрячими, созерцал ночное живое светило. Тут последовало преображение 122 Воланда. С него упал чёрный бедный плащ. На голове у него оказался берет и свисло набок петушиное перо. Воланд оказался в чёрном бархате и тяжёлых сапогах с тяжёлыми стальными звёздными шпорами. Никаких украшений не было на Воланде, а вооружение его составлял только тяжёлый меч на бедре. На плече у Воланда сидел мрачный боевой чёрный ворон, подозрительным глазом созерцал луну. — 127 —
|