|
– У него охота! – Ей-богу… Просто обезживотел! «У меня, говорит, охота…» Так я и покатился!.. Ей-ей! Прохор Порфирыч оробел. – Знает ли он, – продолжал хозяин, – что такое охота? Настоящая охота, гляди сюда… Хозяин для примера взял в руки цыпленка и заговорил с расстановкой, отделяя каждое слово: – Первое дело порода: это ведь он ни шиша не постигает. Потому, есть курица голландская и есть курица шампанская… – Это вер-рно! – Погоди! Это р-раз! Ежели, храни бог греха, повалят ублюдки, это для охотника что? Порфирыч молча и испуганно смотрел на хозяина. – Видишь, вон щепка валяется? Вот что это для охотника! – Трудно! – сказал Порфирыч, не найдя другого слова. – Второе дело! – продолжал хозяин, – шампанская курица бурдастая, из сибе король… бурде – во! Понял? Порфирыч кашлянул и переступил с ноги на ногу… – Филипп Львович! Чижа паленого смыслит он! Опять, индюшка: ежели в случае ее по башке: тюк! она летит торчмя головой! Но аглицкий петух имеет свой расчет: он сперва клюет землю… – Егор Матвеич! – вопиял Прохор Порфирыч, чувствуя только, что он виноват, – перед богом, я это упомянул только ради смеху, сейчас умереть! какая же может быть у него охота? – Болван он! Вот ему цена! Хозяин бросил цыпленка и вышел. – Я так и покатился! – говорил Порфирыч, следуя за ним. Богоборцев не отвечал, хотя и успокоился. В комнате на столе уже кипел самовар. Началось долгое и дружное чаепитие. Через несколько времени Порфирыч остановился у ворот дома, принадлежавшего отставному «статскому генералу» Калачову. Прежде нежели войти во двор, он тщательно осмотрел свой костюм, спрятал под жилет концы галстука, растопыренного в разные стороны «для красоты», и несколько раз откашлянулся. Все это делалось на том основании, что генерал Калачов считался извергом и зверем во всей Растеряевой улице; чиновники пробирались мимо его окон с какою-то поспешностью, ибо им казалось, что генерал «уже вылупил глазищи» и хочет изругать не на живот, а на смерть. Словом, все, от чиновника и семинариста до мастерового, или боялись, или презирали его, но ругали положительно все. Растеряевой улице было известно, что он скоро в гроб вгонит жену, измучил детей и проч. Порфирыч, спасенный генералом от рекрутства, считал обязанностию задаром чинить ему садовые ножницы, разные столярные инструменты и был тоже убежден в его зверстве. Приведя в порядок свой костюм, он осторожно входил в калитку; представление о генерале разных ужасов почему-то подкреплялось этой необыкновенной чистотой двора, всегда выметенного, этими надписями, начертанными мелом на сырых углах и гласившими: «не сметь» и проч. — 80 —
|