|
– Руби! – нервно и почти визгливо перервала жена. – Ты, ради бога, не сердись понапрасну… Мне самому ее смертельно жаль… Но я хотел тебе сказать… – Что мне говорить? – напрягая всю силу горла, заговорила взволнованная жена. – Зарубил одно, захотел! – Ради бога! Не захотел! Пойми же ты хоть раз в жизни, что я ничего не хочу!.. Необходимо срубить… Она задушила у нас две вишни… Грозное молчание. Жена вся дрожит от новой прихоти мужа, потому что вербочка – ее любимое деревцо. Прохор Порфирыч подался к двери. Через несколько времени генерал начал было опять: – Итак, мой друг, я… принужден… – Всех руби! – завизжала и закашлялась жена. – Всех режь!.. – Фу т-ты! Блюдечко с горячим чаем полетело на стол; генерал быстро вышел, хлопнув дверью. Порфирыч пятился. Жена генерала была близка к истерике, дети были парализованы зверством родителя и сидели с вытаращенными глазами. Тяжесть свинца висела надо всеми. А «генерал» между тем заперся в своем мастеровом кабинете и, утирая большим костлявым кулаком слезы, думал: «Господи!., за что же! за что же это?.. Отчего?» – спрашивал наконец он вслух… И все-таки он не знал этого «отчего». Надо всем домом, надо всей семьей генерала царило какое-то «недоразумение», вследствие которого всякое искреннее и, главное, действительно благое намерение его, будучи приведено в исполнение, приносило существеннейший вред. В те роковые минуты, когда он допытывался, отчего он безвинно стал врагом своей семьи, он припоминал множество подобных нынешней сцен и ужасался… Горе его в том, что, зная «свою правду», он не знал правды растеряевской… Когда он перед венцом говорил будущей жене: «ты должна быть откровенна и не утаивать от меня ничего, иначе я прогоню тебя или уйду сам», он не знал, что на такую, в устах жениха необычайную фразу последует следующий комментарий, переданный задушевной приятельнице: «признайся, говорит, зарычал на меня ровно зверь… прогоню, говорит…» Он не знал, что слова его, всегда требовавшие смысла от растеряевской бессмыслицы, еще более бессмыслили ее. Страх, который почувствовала жена генерала перед громким голосом и густыми бровями мужа, она как-то бестолково передала детям. Если, например, случалось, сидела она с ребенком и вертела перед ним блюдечком, то при звуках мужниных шагов считала какою-то обязанностию украдкой бросать блюдце и вертеть ложкой. «Ты что-то бросила?» – говорил муж. «Господи! вовсе я ничего не бросала». – «Я видел, что ты бросила что-то! Зачем же ты утаиваешь? Отчего ты не хочешь сказать мне?» – «Господи, да вовсе я ничего не бросала!» – «Я сам видел». Муж, рассерженный ложью, сердито хлопал дверью. — 82 —
|