|
– Вытащили его? – спрашивал один мещанин другого. – Вытащили… Главная причина, пять дён сыскать не могли: шарили, шарили… Раз двадцать невода закидывали, нет да на поди… А он, что же? какую он штуку удрал!.. – Н-ну? – Знаешь ключи-то у берега? Он туда и сковырнись, засел в дыру-то, нет – да и полно! – Вот тоже наше дело, – заговорил солдат с книгой. – Я говорю: васскородие, нешто голыми людей хоронить показано где? А он мне… – Это к чему же речь ваша клонит? – иронически перебил Порфирыч. – Чево это? – В как-ком, говорю, смысле? Старик прищурился и, видимо, не расслышал иронических слов соседа. – Он-то, что ль? – заговорил старик. – О-о-о! Он смыслит! Еще как концы-то прячет! Ты, говорит, богом тоже в наготе рожден. Бона ка-ак!.. Порфирыч, откинувшись к краю лодки, с презрительной улыбкой глядел на полуглухого старика, который начал медленно набивать табаком свой золотушный нос. – Он, брат, пон-нимает!.. Выйдя на берег, Порфирыч повернул налево, мимо каменной стены архиерейского двора. У задних ворот, выходящих на реку, стояло несколько консисторских чиновников в вицмундирах; одни торопливо докуривали папиросы, другие упражнялись в пускании по воде камешков рикошетом и делали при этом самые атлетические позы. У берега бабы и солдаты стирали белье, шлепая вальками. Порфирыч пошел городским садом. На лавке, среди всеобщей пустынности, сидел какой-то отставной чиновник в одном люстриновом пальто и в картузе с красным околышем. Это современный капитан Копейкин. Принеся на алтарь отечества все во время севастопольской кампании, то есть съев сотни патриотических обедов, устраивавшихся для ополченцев, он и теперь как будто ожидает возвращения такого же счастливого времени. Рядом с ним была женщина подозрительного свойства; она как-то особенно пристально всматривалась в лицо проходившего Порфирыча и делала томные глаза. – Костенька! – сказала она, – мне скучно! – А мне черт с тобой! – злобно прорычал собеседник. – Как вы вспыльчивы! Скука, жара… В середине сада, в кругу, обставленном разросшимися акациями, сидит несколько темных личностей, что-то оборванное, разбитое; одни дремлют, прислонившись спиной к дереву, другие лежат на лавке, подставив спину солнцу. – Посмотрите-ка, голубчики, что он со мной сделал, – говорит какой-то мастеровой и отнимает от локтя огромный газетный лист. Локоть оказывается разбитым, льет кровь. – Хло-обысну-л! – говорит кто-то. — 76 —
|