|
Чиновник поспешил уйти. На другой день он уезжал. Перед отъездом ему вздумалось взглянуть казенную лечебницу. – Что ж, много больных? – спросил он старосту. – Никак нет-с… Никого больных не слыхать. – Так никто здесь никогда и не лежит? – Писарь выпимши точно лежит коли… Да вот, ваше высокородие, не можете ли вы этому мальчонке бумагу какую дать? – заговорил вдруг староста. – Эй, Мить, иди сюда. От плетня отделился маленький, лет двенадцати мальчишка с крайне старческим лицом, говорившим, что он много видел горя на своем веку. Он был без шапки, и ветер слегка приподнимал махры волос на висках. – Родители его ушодчи, – говорил староста. – Как? – Да бог е знает, куда ушли… Изволите видеть, батьку-то его перво отдали в солдаты – он и жил с матерью. Потом, кольки там ни жил, пришел отец из войны и жену взял, а этому говорят: «Ты маленько погоди, мы сейчас»… Как пошли – вот пятый год… Чиновник смотрел на мальчишку. – Который ему год? – Никак двадцатый, вашескородие, – отвечал староста. – Чем он занимается? – Да так: то то, то се: там попасет, там что… – Хорошо, я подумаю… Чиновник достал из тарантаса булку и дал ее мальчишке. Мальчуган тотчас же сел к плетню, натянул подол рубахи на свои колени и с великой осторожностью принялся за трапезу, так что ни одна самая ничтожная соринка хлеба не оставалась попусту в его подоле, над которым он держал булку. Это были счастливейшие минуты в его жизни. И долго уже после отъезда чиновника опустевшая улица и безмолвная сборня невольно наводили мальчугана на мысль о барской булке. «И что ж это, милые мои, за еда! – сладко думал он. – Уж еда! Ежели этак-то бы побольше поесть, – бесприменно с радости поколеть можно!..» Побирушки*(Очерк)IТолько неудачи, несчастия и горе постоянны на земле, и, зная это, не нужно особенно пристальной наблюдательности, чтобы убедиться в существовании довольно большого класса людей, который, не зная, на какой труд девать свои руки, или же не умея приложить их ни к какому труду, живет изо дня в день чужой подачкою, копейкою, выработанною чужим трудом. Столичный двор, в длинной картине своих будней, столичные улицы, церкви – все это дает множество типов разных побирушек. Только что вы успели открыть глаза в свежее летнее утро, как середи двора громко грянула музыка; весь дом всполошился; вы слышите, как по коридору мимо вашей комнаты пробежало несколько человек, поднялась повсюду суматоха; взгляните в окошко, и вы увидите, что далеко прежде вас высунулся в окна весь дом, – на дворе толпы народа: мастеровые, кухарки, бросившие свое дело, разносчики с лотками на головах и с застывшим криком на разинутом рту. А звуки, стиснутые высокими стенами каменного четыреугольника-двора, гордо рвутся вверх, разливаются по окрестности и сзывают новых зрителей, которые на ваших глазах один за другим шмыгают в подворотню. — 294 —
|