|
– Отойдите все; я ее сейчас обработаю. Писарь засучил рукава, поплевал на руки и запустил палку внутрь. – Иной раз так-то, – говорил мужик за спиной чиновника, – гремять-гремять, вертять-вертять – ничего… ребятенки ждуть-ждуть, ды и ко дворам. – Ах, чорт тебя побери! – заключил и писарь, шваркнув ключ обземь. Староста между тем, без шапки, бегом побежал к дьячку известить его, что ревизор приехал. Дьячок в это время спал мертвым сном, отпуская носом тучи храпу и треску. – Побудите его, христа ради, – говорил голова дьячихе. – Побудить-то я побужу-с, ды право только не знаю, встанет ли. – Меркулыч! Меркулыч! Левизор спрашиваит! Прислали в сборню! – каким-то отчаянным голосом, необыкновенно быстро просыпала эти слова дьячиха за перегородкой, должно быть толкая при этом мужа, потому что трель храпения несколько заколебалась, словно заходила и зашаталась вся туча нависшего над дьячком храпа. – Не встает! – Как же это можно? Нет, вы уж его как угодно. – Ды что же я сделаю, когда человек спит навзничь? Что же с ним можно сделать? Я сама завсегда больше на спине… Ну, только это совсем другое. Дьячиха опять ушла. – Ах, кол те в горло, спит! – говорил староста. – Да вставай же ты, господи! Этакое безумие! Бога-то бы ты побоялся… Что это такое – ливазоры едут, начальство перепугамшись. А дьячок выше и выше забирал носом. – Ну, собака, спит! – сказал староста. – Ничего не могу сделать. Разве к ночи, может, опомнится на минутку. – Ну, прощайте… – заключил староста и снова пустился бежать в сборню, куда уже возвратился чиновник, не добившийся входа в училище. В это время у крыльца сборни стояла уже куча мужиков; на плетне, между двух растопыренных, выдвинувшихся вверх кольев, утверждено было ведро с водой; за углом плетня пряталась баба, выглядывая одним глазком на сходку; она, повидимому, старалась как можно менее занять места, потому как-то ежилась и закрывала одну босую ногу другой, словно ей хотелось, чтоб у нее была одна нога. Чиновник сел на крыльцо с трубкой в руках и, приготовляясь к беседе, соображал, что недурно бы мужикам сказать в приветствие «милые дети». – Ну, дети, – начал он. – Ваше благородие! – гаркнул вдруг пьяный голос. – Что скажешь? Мужик молчал и, покачиваясь из стороны в сторону, глотал рвавшуюся наружу икоту. – Ну, говори же, что ль? – Ничего я не смею сказать… – Как хочешь. – Даже ни-ни-нни… — 291 —
|