|
– Всяко бывает, – отвечал Полозов. – Ты только поживи подольше – всего насмотришься. Например, можешь ты себе представить меня подъезжающим на ординарцы? А я подъезжал; а великий князь Михаил Павлович скомандовал*: «Рысью, рысью этого толстого корнета! Прибавь рыси!» Санин почесал у себя за ухом. – Скажи мне, пожалуйста, Ипполит Сидорыч, какова твоя жена? Нрав у ней каков? Мне ведь это нужно знать. – Ему хорошо командовать: «рысью!» – с внезапной запальчивостью подхватил Полозов, – а мне-то… мне-то каково? Я и подумал: возьмите вы себе ваши чины да эполеты – ну их с богом! Да… ты о жене спрашивал? Что – жена? Человек, как все. Пальца ей в рот не клади – она этого не любит. Главное, говори побольше… чтобы посмеяться было над чем. Про любовь свою расскажи, что ли… да позабавней, знаешь. – Как позабавней? – Да так же. Ведь ты мне сказывал, что влюблен, жениться хочешь. Ну вот, ты это и опиши. Санин обиделся. – Что же в этом ты находишь смешного? Полозов только глазами повел. Сок от апельсина тек по его подбородку. – Это твоя жена тебя во Франкфурт за покупками посылала? – спросил Санин спустя немного времени. – Она самая. – Какие же это покупки? – Известно: игрушки. – Игрушки? разве у тебя есть дети? Полозов даже посторонился от Санина. – Вона! С какой стати у меня будут дети? Женские колифишэ[120]…Уборы. По части туалета. – Ты разве в этом толк знаешь? – Знаю. – Как же ты мне говорил, что ни во что женино не входишь? – В другое не вхожу. А это… ничего. От скуки – можно. Да и жена вкусу моему верит. Я ж и торговаться лих. Полозов начинал говорить отрывисто; он уже устал. – И очень жена твоя богата? – Богата-то богата. Только больше для себя. – Однако, кажется, и ты пожаловаться не можешь? – На то я муж. Еще бы мне не пользоваться! И полезный же я ей человек! Ей со мной – лафа! Я – удобный! Полозов утер лицо фуляром и тяжело фукнул: «Пощади, дескать; не заставляй еще произносить слова. Видишь, как оно мне трудно». Санин оставил его в покое – и снова погрузился в размышления. Гостиница в Висбадене, перед которой остановилась карета, уже прямо смахивала на дворец. Колокольчики немедленно зазвонили в ее недрах, поднялась суетня и беготня; благообразные люди в черных фраках запрыгали у главного входа; залитый золотом швейцар с размаху отворил дверцы кареты. Как некий триумфатор высадился Полозов и начал подниматься по устланной коврами и благовонной лестнице. К нему подлетел человек, тоже отлично одетый, но с русским лицом – его камердинер. Полозов заметил ему, что впредь будет всегда брать его с собою, ибо, накануне, во Франкфурте, его, Полозова, оставили на ночь без теплой воды! Камердинер изобразил ужас на лице – и, проворно наклонясь, снял с барина калоши. — 229 —
|