|
– Так! – сказал я машинально. – Говорят – разбойник! Ежели они бы понимали систему, тогда бы они поняли и должны бы знать, что… Тут Егор Иваныч почему-то приостановился. Я помог ему выйти из затруднения и сказал: – Если бы знали, что деньги без отдачи не даются. – Да-с! Верно! – Ну, – сказал я, – будьте здоровы, Егор Иванович, слава богу, что ваши дела идут хорошо. – Благодарим покорно! Так мы расстались, и больше я его не видал. «Так вот, – проговорил Федор Петрович, с величайшей торопливостью собирая пустые бутылки и на минуту останавливаясь с ними в дверях передней, откуда он постоянно извлекал новые. – Так вот что такое просвещение!.. Просвещение, просвещение… А между тем…» И он исчез в переднюю. Но хотя он и возвратился оттуда с двойным, против взятых пустых, количеством новых бутылок, – ему, однако ж, не удалось вторично отвлечь этими бутылками внимание слушателей от вопроса о сущности такого переворота в миросозерцании одного и того же человеческого существа. Он не успел еще расставить всех бутылок, как его стали донимать самыми, по-видимому, жгучими для него вопросами: – Да ты посылал ли ему книги-то? – Каким образом могло случиться, что твои книги дали ему такое направление? – Вот уж именно «чудеса в решете»! Федор Петрович и при этих настойчивых вопросах пытался было как-нибудь отвильнуть от прямого ответа, – но, наконец, видимо изнемог. Он глубоко вздохнул, беспомощно опустил голову и, с выражением той же беспомощности расставив руки, произнес почти шепотом: – Шер-ше ля-фам! Это совершенно неожиданное вторжение в разговор об известном предмете ни в чем ему не соответствующего сообщения – прежде всего ошеломило всех собеседников; затем, когда они начали мало-помалу приходить в себя, то разговор их уже не подлежал пониманию не только постороннего наблюдателя, но и их самих, совершенно сбитых с толку. – Так вот в чем дело-то!.. Стало быть, ты ничего не исполнил? Ни книжек, ни… – Какие тут книжки! – беспомощно хватаясь за голову, стонал Федор Петрович. – Какой тут народ!.. «Женись! Женись!» Двадцать раз я видел у нее в руках револьвер!.. Какие тут заботы о мальчишке, когда каждую минуту грозила смерть?.. И как это удивительно случилось! Встретился я со старым приятелем на одной станции… Облобызались… Не раздеваясь, пили на радостях два дня… Потом очутился я в каких-то дебрях… Помещичий дом… Очаровательная особа… пение… признание.. И затем… Что я перенес! Что я вытерпел!.. — 244 —
|