А старая завязла в варенье, трясется: хвостик у бедняжки отвалился от страха. Кое-как выбрались мышки и давай Бог ноги. Бежали, бежали, а как скатились с горки-кургана, в лужу и сели. Едет Клешня на раке, раком погоняет. И защемила Клешня головки мышкам. — Подавайте, — говорит, — мне полцарства, сию минуту, мышиное! А на мышках лица нет, на все соглашаются. Видит Клешня, и без нее им попало, пощипала Клешня, попиявила мышек и выпустила. Покупаться бы теперь мышкам, да не до того уж. Сели мышки в лодочку, поехали. Переплыли речку благополучно, в лес вступили. Хотели они с Козой поговорить, а Коза козляток кормила, только глазами поздоровалась. А уж Носатая птица кричит с болота: — Давайте мне ваши головы на отсечение или сами полезайте немедленно в клюв. Струхнули мышки пуще прежнего, съежились комариком, закрыли глазки да драли куда попало. Бежали они, бежали, бежали-бежали, прибежали в норку общипанные, обглоданные, облупленные. Сели. И уж там и сидят, в своем мышином подполье, благодарят Бога. 1906 Пальцы[232]Жили-были пять пальцев — те самые, которых всякий на руке у себя знает: большой, указательный, средний, безымянный — все четверо большие, а пятый мизинец — маленький. Проголодалися как-то пальцы, и засосало. Большой говорит: — Давайте-ка, братцы, съедим что-нибудь, больно уж морит. А другой говорит: — Да что же мы есть будем? — А взломаем у матери ящик, наедимся сладких пирожных, — кажет безымянный. — Наесться-то мы наедимся, — заперечил четвертый, — да этот маленький все матери скажет. — Если скажу, — поклялся мизинец, — так пусть же я не вырасту больше. Вот взломали пальцы ящик, наелись досыта сладких пирожных, их и разморило. Пришла домой мать, видит: слипшись, спят пальцы, один не спит мизинец. Он ей все и сказал: А за то остался навеки сам маленький — мизинец, а те четверо с тех пор ничего не едят да с голодухи голодные за все хватаются. Зайчик Иваныч[233]1Жил человек, у того человека было три дочери, — как одна, красавицы и шустрые, не знали они над собою страха. Старшую звали Дарьей, середнюю Агафьей, а меньшую Марьей. Изба их стояла у леса. А лес был такой огромадный, такой частый, — ни пройти, ни проехать. Без умолку день-деньской шумел лес, а придет ночь, загорятся звезды, и в звездах, как царь, гудит лес грозно, волнуется. Много страхов водилось в лесу, а сестрам любо: забегут куда — аукают, передразнивают птичек, и в дом не загонишь до поздней ночи. — 48 —
|