|
«Может быть, и я!» – подумал я. «Может быть, и я!» – подумал пустынник. В это время, неся поднос и гремя тарелками, влетел в комнату прислужник в длинном кафтанчике* на манер ополченского. На подносе красовались вещи знакомые, но вечно милые: янтарный балык, свежая икра, духовая осетрина, копченые стерляди и проч. – Ну, мы дозде побеседовали; теперь потрапезуем! – Нет, нет! уж увольте! я сыт! – Чем же сыт? разве у кого потрапезовал? – Нет, ни у кого! Я… я просто сыт… – Гм… оно и вправду… какая нынче еда! – Какая еда! – повторил я машинально. – Не о хлебе едином… так-то! – Прощайте, пустынник! – Куда же? – Да надобно бы… тово… Я хотел было сказать, что надобно бы распорядиться, но вспомнил, что все уже кончено, что зараза уже совершает разъедающий круг свой, – и запнулся. – Нет, уж прощайте! – Ну, прощай, сударь, прощай! Я-то с своими справлюсь; вот вы-то, гражданские, как? Я взялся за шляпу и спешил уйти. Слова пустынника давили меня; никогда еще я не понимал так отчетливо, что все кончено; никогда будущее не представлялось мне в таком черном цвете. «Зараза! – думал я, возвращаясь домой, – зараза!» И таким образом, погибая от думы, я пробыл в этот день не завтракавши. IIОбедБьет четыре часа; дела покончены, пора обедать. Впереди еще остается целый день, пустой и длинный день… Куда деваться? куда деваться так, чтоб уйти от политических соображений, не слыхать политических вздохов, не видать политических взоров? Свидание с пустынником положительно расстроило меня. Представьте себе, что когда секретарь принес мне к подпису бумаги, то я вместо своей фамилии везде подписался: «зараза», «зараза», «зараза»… Хорошо, если ни одна из этих бумаг не отправлена по начальству, а то ведь от этих приказных станется, что и нарочно пошлют, – каков тогда срам! Куда деваться? Дома оставаться нельзя, во-первых, потому, что дома нечего делать, а во-вторых, и потому, что мы положительно не привыкли к уединению. Как только останешься один, так вот тебя и томит, так и сосет что-то: десятки да двойки в глаза мечутся, нагие плечи, розовые улыбки, французские речи – так и тревожат воображение… Правду говорил пустынник, что в уединении черти посещают. – Не зайдете ли к нам отобедать? – вдруг раздался под окном моим ласковый голос, и вслед за тем показался украшенный брильянтовым перстнем палец, который легонько постукивал по стеклу. И палец и перстень принадлежали генералу Голубчикову. Разумеется, я поспешил воспользоваться приглашением с благодарностью. — 299 —
|