|
– Что ж, по?том, что ли, оно из него выходит? – Смейтесь там или не смейтесь, а что человек скорбит – это верно! – Гм… да… чай, расход на одёжу большой! Мне стало обидно и больно. – Пустынник! – сказал я серьезно, – поймите, что это дело совсем не шуточное! Ведь мы все, сколько нас ни есть, должны будем, так сказать, сократиться… исчезнуть… – Скорблю! – вздохнул пустынник. – Вместо того чтоб смеяться друг над другом, нам надлежало бы соединиться! – О сем мечтаю и всечасно сего желаю! – Вот у Ивана Николаевича восемь дочерей-невест; ведь ему и с дочерьми исчезнуть придется! – Яко исчезает дым, да исче-е-езнут!* – затянул пустынник. – Намеднись я у Семена Петровича был; он тоже говорит: что я с этой устностью буду делать? – Куда прочие, туда и он! – Да ведь люди-то какие! – Люди отменные! – И всех вот словно холерой посекло! Ведь мухе зла не сделали! Иван-то Николаич курицы в супе не съест без того, чтоб не сказать: «Вот, курочка! Кабы не плотоядность человеческая, клевала бы ты да клевала теперь по зернышку!» – Что и говорить! – А вы еще обвиняете! – Постой! Я в чем обвиняю? Я в том, сударь, и обвиняю, что много в вас добродетели этой развелось… да! Возьмем хоть губернатора: сажает, это, всякого, руку подает – пристойно ли? Нет, вот я с предместником его хлеб-соль важивал, так тот и слово-то молвит, бывало, так словно укусит, того гляди! Вид-от один дикий что предвещал! – Однако как же руки не подать? согласитесь! – Да так: не подавай, да и шабаш! Иной еще такой озорник выищется: ты ему руку подашь, а он на нее плюнет! Признаюсь, это предположение совсем сшибло меня с ног своей непредвиденностью. Во все время моей административной карьеры ничего подобного не приходило мне на мысль – и вдруг! «А ну, если и в самом деле плюнет?» – подумал я. Вся кровь во мне закипела; я явственно слышал, как внутри меня разом поднялись тысячи голосов, которые кричали: в острог! в острог его! – Так-то вот, сударь! Дело-то оно с маленького начинается: там посадишь, там погладишь, ан он уж и думает, что и завсегда его сажать да гладить следует… Черти! – Да ведь велено! – сказал я голосом, полным отчаяния, – кому бы охота, кабы не велено! – А коли велено, так, стало быть, и шабаш! Мы умолкли; часы заунывно простонали двенадцать. Странное дело! я еще не завтракал, а между тем был так сыт, как будто целого осетра одолел. – Сколько добродетельных людей чрез это самое погибнуть должны! – промолвил пустынник. — 298 —
|