|
– Да ведь мы это так… с точки зрения… – разуверял его Пугачев. – А то как же! разумеется, с точки зрения! – подтверждал и Вожделенский. Приятели расходились приятелями, а на следующий день, с первой же ложкой щей, опять начинала звучать загадочная нота. Одним словом, настала минута, когда в голове у Пугачева при взгляде на Вожделенского сама собой сложилась мысль: «От руки этого человека мне суждено принять смерть!» И, к удивлению, та же мысль, хотя и в менее отчетливой форме, начинала по временам зарождаться и в голове Жюстмильё. Ибо и он уж догадывался, что требования растут и растут, а время бежит все быстрее и быстрее, так что, пожалуй, не успеешь и оглянуться, как вдруг из всех уединенных мест раздастся вопль: «Оговорки»! Что такое «Оговорки»? Это та же крамола, только сдобренная двуязычием и потому во сто раз более опасная!.. И Вожделенский, очевидно, понимал душевную смуту, обуревавшую этих людей, потому что глаза его смотрели как-то особенно ясно, словно говорили: «Точно так-с». Трактир «Грачи» гудел как улей. Сентябрь был еще в средине, но ненастный, студеный, темный. В заведении уже горели огни, когда наши статские советники, голодные и замученные, ворвались в буфетную и подошли к стойке. Пугачев был бледен и положительно изнурен. Он нервно проглотил рюмку полынной, и когда буфетчик вместо селедки подал ему закусить миногу, то он оттолкнул блюдце рукой и нетерпеливо заметил: – Пора бы, кажется, помнить… не первый год! Напротив, Вожделенский, не торопясь, принял рюмку, посмотрел ее на свет, выпил и сказал: – После трудов и водочки выпить не грех! Много пить – нехорошо, а рюмку-другую – можно! Что же касается до Жюстмильё, то хоть он вообще не чувствовал потребности в передобеденной рюмке, но ради товарищей полрюмочки выпивал. Выпил и теперь. – Погода-то нынче! точно с цепи сорвалась! – молвил Пугачев, прожевывая селедку. – И погода, и люди – все нынче с цепи сорвалось! – сентенциозно отозвался Вожделенский. – Уж именно всё! – подтвердил Пугачев, – и люди, и погода, и дела… А я что же говорю! – И я это самое… И дела… да, и дела! – повторил Вожделенский, особенно выразительно нажимая на слове «дела»… – И прекрасно! стало быть, и недоразумений никаких нет! – порадовался Жюстмильё. Но Пугачев, по-видимому, не обманывал себя насчет значения сказанной Вожделенским фразы. Потоптавшись с минуту, он сказал: – Будем, что ли, обедать? Но спросил таким тоном, как будто ждал, что вот-вот Вожделенский скажет: «Нет, я одного человечка поджидаю…» И затем уйдет в другую комнату и отобедает втихомолку один. — 38 —
|