|
– А ты уверен, что у него ничего не спрятано? что семье его, действительно, нечего есть? – Куска нет – верное слово тебе говорю. Я и об этом с ним разговор имел. – Куда ж, братец, ты деньги девал? спрашиваю. – Ну, и он тоже меня спрашивает: а вы верите, говорит, что я честный человек? – Верю, говорю. – Так вот, говорит, суди меня бог и государь, ни копейки у меня на совести нет! – Подумай, однако, говорю, может, и вспомнишь! – Ничего я не вспомню, и не знаю, и не понимаю! на неосторожность сослаться – не могу, потому что я всегда достаточно осторожен был… Мотать тоже не мотал, так чтоб уж слишком… Известно, квартира была, экипаж держал… ну, повара нанимал! Сами посудите, при моих делах – как же иначе? – Да, иначе нельзя! Он ведь на биржу ездил, действительных статских кокодесов* обедами кормил – нельзя без обстановки ему обойтись! – Вот ты и суди! Ни неосторожности, ни мотовства – а в трубу вылетел! И даже сам не может объяснить, куда все подевалось! – Ну, он-то знает! – Говорю тебе, не знает. Он, брат, ведь глуп. Вот мы с тобой и досужие люди, а в центру попасть не можем – так ему уж куда! Он всю жизнь словно во сне прожил, благо в заведенное колесо попал. Сегодня на биржу, завтра на биржу, сегодня – купить-продать, завтра – купить-продать: вот и премудрость его вся. Мысли – никакой, итоги – по двойной бухгалтерии сведены. Так-то, брат! – Чудеса! – Такие чудеса, что вот я, человек уж искушенный, возьму в руки рубль и не разберу, что? у меня: полтинник, четвертак или кусочек третьеводнишней афишки. Покажешь извозчику – тот уверяет: рупь! Ну, и слава богу! – Да, извозчики покуда еще выручают. Крепкий это народ, достоверный! – Кнут им бог в руки дал – вот они и думают, что, не кормя, на одном кнуте, и невесть куда доедут! – И доедут. Потихоньку да полегоньку, тут подпругу подтянут, в другом месте шлею подправят, в третьем – просто хвосты подвяжут: эй вы, соколики! Сказал я это и задумался. «А как вдруг, со всех четырех ног…» внезапно представилось мне, да так живо представилось, что со всеми подробностями, во всей, так сказать, художественной образности. И кру?ча, и слабосильные разбитые лошади, несущиеся в весь карьер, и гнилой мостишко впереди, и овраг… «Угодят они на мост, или не угодят?» – словно молния блеснуло перед моими глазами, и я совершенно явственно ощутил, как волосы шевельнулись у меня на голове. – Что задумался? пари держу, что образ какой-нибудь художественный сию минуту воспроизвел? – прервал Глумов мою художественную производительность. — 304 —
|