|
Салтыков, получив вышедшую книжку журнала с «Коронатом», писал Некрасову 30 ноября/12 декабря: «Коронат» меня довольно-таки обидел. Я не говорю уже об выпусках, сделанных по требованию сукина сына Лебедева, но меня очень тронуло то, что редакция не потрудилась согласовать эти пропуски с последующим изложением. Ссылка, сделанная в заключении рассказа на слова Машеньки, выпущенные вверху, просто обожгла меня». (Ср. с «…неверно нынче очень!» по «…никто этого нынче не знает!», стр. 399 наст. тома, и предпоследний абзац рассказа, стр. 407). При подготовке рассказа для изд. 1876 Салтыков устранил оба цензурные изъятия и сделал большое число мелких стилистических поправок. Стилистическая правка проводилась автором и при подготовке рассказа для изд. 1880. Рассказ о «непочтительном Коронате» написан и напечатан на исходе второго года «расцвета действенного народничества» – «хождения в народ»[533], когда на это движение обрушалась вся мощь полицейской машины самодержавия и оно было разгромлено. В это время в разных кругах и кружках русского общества усиленно обсуждались итоги движения и все относящиеся к нему вопросы. Среди них немалое место занимал вопрос о «вымывании» из консервативно-патриархальных дворянских и разночинских семей революционно настроенной молодежи. Демократический подъем 70-х годов расширил и углубил проблему «отцов и детей», поставленную 60-ми годами. Существовало много русских семей, в которых «дети» выбирали свои пути и рвали с «отцами». Изображению одного из таких типичных для эпохи конфликтов и выяснению позиции, которую должно занимать поколение «отцов» по отношению к решениям «детей», и посвящен рассказ «Непочтительный Коронат». Рассказ получил высокую оценку Тургенева, который писал Салтыкову 25 ноября / 7 декабря 1875 года: «Коронат хорош, как все, что вы пишете…» Со стороны же Достоевского рассказ вызвал полемическое выступление. Размышляя о судьбах молодежи, Достоевский писал в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год, цитируя Салтыкова: «Уверяют печатно <…> что они много думают. «Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там, где наметил». Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит и если чего захочет, то утробно, а не сознательно…»[534] В этой оценке сказалось глубокое различие во взглядах Салтыкова и Достоевского на молодых участников демократического протеста и оппозиции. Исполненное глубокой серьезности и уважения отношение к подвигам и революционному «самоотвержению» молодежи Достоевский рассматривает как «подлизывание к юношеству»[535], будто бы страдающему «уродливой оторванностью от всего насущного и реального»[536]. — 482 —
|