|
Его увольняли, а к Марову ставили следующего. Если же не находилось кандидата на увольнение, то всегда был новичок в депо, прибывший на днях, – назначали его к Марову, и через две-три недели, через месяц шла та же история: ссоры, жалобы, зубовный скрежет с одной, отчаяние с другой стороны и – неизбежный финал. [– Ну, это что же, ежели так сомневаться-то! – единодушно протестуют старые травленые волки. – Бог грехам терпит, а авось и на кривой везет! ] – Ежели так понимать, Василий Петрович, то и служить нельзя!.. Все не без греха [, что мы, что ремонт, что движение. Там, глядишь, паровоз не в порядке, там шпалы, там телеграфисты, стрелочники с устатку носом клюют. Не миновать бы иной раз крушения, а господь милует. Ну, тоже сказать, и помощники – у всех они не ангелы, люди, а ездим же. Где так, где не так – ладно! Бог не выдаст, паровоз не свалится! – Вот вы так убеждены, а я не могу с этим примириться!.. И разнесчастный я человек, когда сел да поехал! – шипит где, хлябает, постукивает – душа у меня не на месте! Ну, прямо по сердцу стучит, а не то что! Рассмеявшись сухим, неприятно-срывающимся смехом и подозрительно щуря колючие глаза с дрожащими веками, Василий Петрович признается в некотором сентиментализме, мало приличествующем опытному, ко всему притерпевшемуся машинисту. – Слушаешь и думаешь: а что ежели пассажиры услышат… – Ну уж, это ты того, голова, – заропщут деповские старейшины, – через край хватаешь! Придирчивость не в меру, – вот что! Этак-то на тебя и любой из нас, чего доброго, не потрафил бы, ежели бы к тебе в помогалы бог привел!.. – Пожалуй и не потрафил бы! – согласится с ними Василий Петрович с задорными искорками в глазах. ] – Вот погоди, ужо дождешься нагоняя от самого за частую мену помощников! – смеясь припугнут Марова кумовья. – Увидим! – ответил он с легкой дрожью в голосе. – До сих пор бог хранил… Не говоря нагоняя, а даже замечания не заслужил… И за пятнадцать лет управления паровозом, слава богу, ни одного случая не было, – добавит он не без гордости. – Еще бы у тебя да случаи! Чай ты бежишь нянчиться с своим паровозом за сутки до поезда! – хохочут машинисты. – На людей не надеюсь, это правда, – отрежет им Маров. – А оттого и исправность. – Мученик ты, Василий Петрович! – закончат свои увещанья старые паровозные волки, убедившись лишний раз в неисправимости Марова. «Сам», нагоняем которого приятели попугивают Марова, то есть начальник тяги, лицо полумифическое и недосягаемо далекое, обитающее в недоступных недрах Управления, – этот «сам» давно уже знает о роковом недостатке Марова. Но он умеет при случае больше Марова снисходить к недостаткам и смотреть сквозь пальцы на слабости тех из подчиненных, которых ценит. Раза два в десятилетие, прислушавшись к ропоту помощников, к докладам ревизоров, «сам» писал криворотовскому начальнику своим до жесткости сжатым стилем: «Г. Нач. XI уч. тяги. Маров слишком часто меняет людей. Потрудитесь объяснить, чем это вызывается». И Николай Эрастович столько же раз давал ответ, приблизительно такого рода: «Г. Нач. тяги. На надпись № 47898 и. ч. сообщить, что частая смена обусловливается лишь строгим отношением к делу со стороны Марова. Это безукоризненный машинист. Что же касается помощников, большинство из них нуждается именно в строгом к ним отношении». — 81 —
|