|
– Ах, не говорите мне об этом!! Я обвел комнату тоскливым взором и обратил внимание на пятно сырости, проступившее в углу стены, на обоях. Сказать ей об этом, посоветовать переменить квартиру? Она, конечно, улыбнется своей проклятой улыбкой и скажет: «К чему?» Стенные часы пробили половину третьего. Это была жестокая мысль, но она пришла мне в голову: «Тебе-то хорошо: решила отравиться и спокойна! Сидишь… Никуда тебе не надо спешить и никто тебе ничего не скажет, не поднимет скандала… А я все-таки с головой сижу в этой проклятой жизни, и завтра мне будет за сегодняшнюю неявку такая головомойка, что подумать страшно!» – Ну, не будьте таким скучным, – ласково сказала будущая самоубийца. – Хотите чаю? Самовар стоит горячий. – Ах, до чаю ли мне! – нервно закричал я. – Почему? Чай все-таки хорошая вещь. Она пошла в другую комнату и вернулась с двумя стаканами чаю. В голову мне лезли только жестокие, чисто механические мысли: «Сама травиться хочет, умирать собралась, а сама чай пьет. А на службу я уже так опоздал, что и являться не стоит! Я-то вот опоздаю – попаду в историю, а ты, может быть, и не отравишься совсем. Да и странно это как-то. Самоубийство такая интимная вещь, что приглашать в это время гостя и заниматься чаепитием, по меньшей мере, глупо и бестактно! И, кроме того, нужно было бы иметь элементарную догадливость и такт… Раз я прошу отложить до вечера, могла бы пообещать мне это, – чтобы я ушел успокоенный, с чистой совестью. А там можешь и не держать своего слова – твое дело. Но нельзя же меня, черт возьми, меня ставить в такое положение, что уйти невозможно, а сидеть бесполезно». – Полина Владимировна! – тихо и проникновенно сказал я. – Вы жестоки. Подумали ли вы, кроме себя, и обо мне. В какое ставите вы меня положение… Чего вы от меня ожидали? Неужели думали, что я, услышав о вашем решении, хладнокровно кивну головой и скажу: «Ах, так. Ну, что ж делать… Раз решено – так тому и быть. Травитесь, а мне спешить на службу нужно, меня бухгалтер ждет». Поцелую вашу ручку, расшаркаюсь и уеду, оставив вас наливающей себе в стакан какого-нибудь смертельного зелья. Не могу же я этого сделать! – Ради Бога, простите! Я знаю, что это вас нервирует, но неужели мое последнее, предсмертное желание – увидеть дружеское лицо – так тяжело для вас? На вашей совести ведь ничего не будет, раз я уже решила сделать это. Вот взглянула на вас, поговорила – и теперь вы можете спокойно уехать, удовлетворенный тем, что скрасили своему ближнему последние минуты. — 229 —
|