|
В конце обеда произошел инцидент: жена Чилибеева опрокинула стакан с красным вином и залила новую блузку Володи, сидевшего подле. Киндяков-отец стал успокаивать гостью, а Киндякова-мать ничего не сказала… Но по лицу её было видно, что если бы это было не у неё в доме, и быль бы не праздник, – она бы взорвалась от гнева и обиды за испорченное добро – как пороховая мина. Как воспитанная женщина, как хозяйка, понимающая, что такое хороший тон, – Киндякова-мать предпочла накинуться на Володю: – Ты чего тут под рукой расселся! И что это за паршивые такие дети, они готовы мать в могилу заколотить. Поел, кажется, – и ступай. Расселся, как городская голова! До неба скоро вырастешь, а всё дураком будешь. Только в книжки свои нос совать мастер! И сразу потускнел в глазах Володи весь торжественный праздник, всё созерцательно-восторженное настроение… Блуза украсилась зловещим темным пятном, душа оскорблена, втоптана в грязь в присутствии посторонних лиц, и главное – товарища Чебурахина, который тоже сразу потерял весь свой блеск и очарование необычности. Хотелось встать, уйти, убежать куда-нибудь. Встали, ушли, убежали. Оба. На Слободку. И странная вещь: не будь темного пятна на блузке – всё кончилось бы мирной прогулкой по тихим рождественским улицам. Но теперь, как решил Володя, «терять было нечего». Действительно, сейчас же встретили трех гимназистов-второклассников. – Ты чего задаешься? – грозно спросил Володя одного из них. – Дай ему, дай, Володька! – шептал сбоку Чебурахин. – Я не задаюсь, – резонно возразил гимназистик. – А вот ты сейчас макарон получишь. – Я? В голосе Володи сквозило непередаваемое презрение. – Я? Кто вас от меня, несчастных, отнимать будет? – Сам, форсила несчастная! – Эх! – крикнул Володя (всё равно, блуза уже не новая!), лихим движением сбросил с плеч пальто и размахнулся. А от угла переулка уже бежали четыре гимназиста на подмогу своим…. – Что ж они, сволочи паршивые, семь человек на двух! – хрипло говорит Володя, еле шевеля распухшей, будто чужой губой и удовлетворенно поглядывая на друга затекшим глазом. – Нет ты, брать, попробуй два на два… Верно? – Понятно. И остатки праздничного настроения сразу исчезли – его сменили обычные будничные дела и заботы. Смерть африканского охотника*I. Общие рассуждения. СкалаМой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом: — 259 —
|