|
- А родные засуетятся, - продолжал Сергей, - побегут за священником. Пока поп собирается, достанут блюдо, насыплют зерна, поставят посередине стаканчик масла, а по краям двенадцать свечей. Придет поп и начнет соборновать – так у нас говорят. А впрочем, откуда взяться в нашей глуши священнику? Скорее всего помазать будет какая-нибудь бабка–соседка. А потом свечи задует и поставит на пол. И будут глядеть родные, куда дым пойдет: под перёд – оживет лядещий, к двери – быть в доме покойнику! Но мне все равно, я-то знаю, что «жить не хотца». Последний храбрец – так мы, кацкари называем предсмертный вздох – и заголосят, завоют однодомицы, а по селу полетит весть, что-де отмаялся еще один раб Божий... А мне уже закрывают глаза и кладут на грудь руки – скорей, пока не окостенели. Не окостенело – не уйдет беда: в течение сорока дней будет в Кацкой земле еще один покойник... А в доме воцарятся полумрак и тишина: не горит под передом свет, занавешены зеркала. Молчаливые женщины смывают и обряжают в парадную сряду. А на второй день, как только к переднему углу дома приставят крышку гроба, соберутся все односельчане. Я буду лежать на тех же лавках, только уже в гробу и в ноги мне будут класть гробовые – деньги на похороны. Каждый пришедший – кто сколько может. И кто-нибудь запоет, а остальные кто подхватит, кто заплачет: Вот скоро настанет мой праздник, И в первый последний мой пир Душа моя радостно взглянет На здешний покинутый мир. Оденут меня и причешут Заботливой нежной рукой И новое платье оденут – Как гостя на праздник большой. Вдоль улицы шумной просторной Все будут идти и рыдать; Закрытый парчой небогатой, Я буду во гробе лежать. Мой гроб опускали в могилу В мой мертвый безжалостный путь, Родные все плачут, рыдают И «Вечную память» поют... И настанет день третий. Гроб подымут, лавки скувырнут. У крыльца поставят на другие лавки. Попрощаются, и пойдет по селу печальная процессия: впереди кто-то из женщин будет разбрасывать из блюда зерна – птичкам на поминки, следом понесут крышку гроба, венки и цветы, и первый венок обязательно понесет какой-нибудь мальчишонка в белой рубашоночке. А следом и меня на широких полотенцах... На краю села поставят гроб на сани, убранные еловым лапником. Повезут на кладбище, и всю дорогу какая-нибудь ветхая старуха будет отламывать по веточке и кидать наземь, и обозначится этими еловыми веточками последний путь мой. А в доме уже из родных ли кто, из соседей начнут все начисто мыть; всё-всё-всё – избу, сени, крыльцо, гандарею – помещение, соединяющее в русской избе сени и двор. А лавки не подымают – нет мне дороги назад. — 83 —
|